Меню
| Жития святых | Рассказы для детей | Стихи | •Воспитание | Бди | Детский Фотоальбом | Тематические ссылки | Разное |
Романов-на-Мурмане. Детская страничка. Воспитание. "Русская девушка". (Скачать архив)
|
|
По благословению Преосвященного Симона, Епископа Мурманского и Мончегорского Савченко П. Русская девушка.— М.: Трифонов Печенгский монастырь, “Ковчег”, 2001.— 64 с. |
Быть может, ангел твой хранитель
Все эти слезы соберет
И их в надзвездную обитель
К Престолу Бога отнесет.
И. С. Никитин
В одном из стихотворений в прозе И. С. Тургенев назвал героиню его — “девушка”, а потом решил уточнить этот образ и добавил — “русская девушка”.
Чуткий художник лучше других знал, что на нашей земле самородной красотой вырастала русская девушка; что сложившиеся исторически черты ее характера, ее проявленный нашей великой литературой глубокий и прекрасный облик — резко выделили ее в явление самобытное, в одну из красот нашего народа; красот — таких нам дорогих и таких горделивых.
С глубокой болью поэтому переживаем мы, при виде общего крушения всего прекрасного в нашей несчастной стране, утрату, дорогую утрату облика и типа русской девушки — одной из наших неотъемлемых и коренных драгоценностей.
Мы верим, конечно, что утрата эта временная, что в будущей России и взойдет и окрепнет новая поросль достойных преемниц девушек Пушкина, Тургенева и Чехова; и это будет великое благо русской жизни.
Нам хочется привлечь внимание к одному из прекрасных образов так недавно и так трагически ушедшей из русской жизни девушки, пока одной из последних подлинных, по чертам характера и общему облику своей юной жизни — русских девушек.
Мы говорим о старшей дочери покойного Государя Императора — Великой Княжне Ольге Николаевне.
Хочется вспомнить о ней в день святой благоверной княгини Ольги, так как в лице Ольги Николаевны нам рисуется не только типичная русская девушка, но и русская Великая Княжна у последних дней прервавшейся пока русской истории.
И тут намечаются какие-то красивые и интересные связи, как-то лишней величавой чертой украшается русская женщина, русская девушка.
С нашего детства и от зари русской истории мы знаем имя княгини Ольги, или, как называл ее Константин Багрянородный, “Ольги, княгини России”.
Одна из первовестниц, “денница” христианства на Руси, мудрая и властная правительница, бабка и предтеча святого Владимира, она нам близка и по летописным записям, и по первым рассказам истории, и по суровому образу, начертанному Васнецовым, близка русскому человеку по любимому имени ее, звучащему чуть ли не в каждой русской семье.
На заре нашей истории, во главе мужественных и неустроенных еще славянских племен — женщина, княгиня Ольга.
Это — предранний символический образ русской женщины, ее самостоятельности, ее роли в нашей литературе и жизни. Затем вспоминается Екатерина Великая, и у заката ведомой нам истории России — Великая Княжна Ольга.
Ее — скромную прекрасную русскую девушку — я не сопоставляю, не сравниваю, не обобщаю, конечно, с теми великими женскими образами, уже хотя бы потому, что она и не жила, на своем коротком веку, самостоятельной жизнью, не проявила той деятельности, по которой мы могли бы ценить ее полностью как русскую женщину.
Но в ее биографии встречаются черты и факты, которые воскрешают невольно в памяти образы величавых русских жен и придают какую-то сокровенную силу этому девичьему образу.
После трагической кончины Царской Семьи осталось мало документальных следов, в виде дневников, переписки, воспоминаний самых близких лиц, на основании которых можно было бы восстановить полно и правдиво жизнь и образ Великой Княжны.
В нашем распоряжении материал документальный, но раздробленный и случайный. Можно было бы воспользоваться воспоминаниями тех, кто был близок Великой Княжне... Но мы хотим пока воспользоваться лишь данными опубликованных материалов; пусть первоначальный образ потеряет от этого некоторую ясность, полноту, яркость очертаний, но он сохранит доступную нам правдивость, непосредственность, а потому, будем надеяться, и всю свою убедительность и привлекательность.
I
Августейшая Семья проводила обыкновенно зиму в Царском Селе, которое Государь часто в дневнике называет “милое, родное, дорогое место”. Там, неподалеку от Большого дворца, в парке, прорезанном маленькими искусственными озерами, возвышался полу скрытый деревьями скромный белый Александровский дворец, в котором осенью 1895 года родилась первая дочь молодой Царской Семьи Великая Княжна Ольга. О дне рождения ее мы читаем такую подробную запись в дневнике Государя: “3 ноября1. Пятница. Вечно памятный для меня день, в течение которого я много выстрадал! Еще в час ночи у милой Аликс начались боли, которые не давали ей спать. Весь день она пролежала в кровати в сильных мучениях — бедная! Я не мог равнодушно смотреть на нее. Около 2 час. ночи дорогая Мама приехала из Гатчины; втроем с ней и Эллой (Великая Княгиня Елизавета Феодоровна) находились неотступно при Аликс. В 9 часов ровно услышали детский писк и всё, мы вздохнули свободно! Богом посланную дочку при молитве мы назвали Ольгой!”
Запись 5 ноября: “Сегодня я присутствовал при ванне нашей дочки. Она —большой ребенок, 10 фунтов весом и 55 сантиметров длины. Почти не верится, что это наше дитя. Боже, что за счастье! Аликс весь день пролежала... она себя чувствовала хорошо, маленькая душка тоже”.
6 ноября: “Утром любовался нашей прелестной дочкой. Она кажется вовсе не новорожденной, потому что такой большой ребенок с покрытой волосами головкой”.
Кормила новорожденную кормилица (“Аликс очень удачно стала кормить сына кормилицы, а последняя давала молоко Ольге”, — писал в дневнике от 5 ноября Государь); при ней состояла няня-англичанка с помощницей — русской няней. 26 апреля 1896 года Государь отметил в дневнике: “Сегодня нас покинула несносная няня-англичанка; радовались, что наконец отделались от нее!”
Крестины новорожденной Великой Княжны Ольги состоялись в табельный день рождения вдовствующей Государыни Императрицы Марии Феодоровны, 14 ноября.
Самой близкой семьей в то время семье Государя были тоже молодожены — сестра Государя Великая Княгиня Ксения Александровна и Великий Князь Александр Михайлович, у которых также около этого времени родилась дочь Ирина. Государь неоднократно упоминает ее в своем дневнике, сопоставляя со своей новорожденной, “маленькой душкой”.
Страстотерпицы Великие Княжны Ольга, Татьяна, Мария, Анастасия 1906 г
21 марта 1896 года: “За обедней привели своих дочек к св. Причастию; наша была совершенно спокойна, а Ирина немного покричала”.
1 апреля: “Ксения принесла Ирину к ванне нашей маленькой. Они весят то же самое 20 с половиной фунтов, но наша дочка толще”.
В ближайшие годы в Царской Семье появились еще три дочери — сестры Великой Княжны: Татьяна (1897 год), Мария (1899 год) и Анастасия (1901 год).
Августейшие родители их всегда делили на “старших” (Ольгу и Татьяну) и “младших”; естественно, что и в их среде большая близость и общность интересов постепенно установилась по этим парам. Все они росли в исключительно дружной, жившей ладом, образцовой Царской Семье, под неослабным и глубоко душевным вниманием прекрасной их матери-Государыни.
В одном из воспоминаний (А. А. Танеевой) мы знакомимся с такой картиной из их детства: “Пока дети были маленькие, они в белых платьицах и цветных кушаках играли на ковре с игрушками, которые сохранялись в высокой корзине в кабинете Государыни”. С шумом обычно они спускались из своих верхних комнат и попадали в любимую “взрослую” обстановку бледно-лилового кабинета с его громадным ковром, с массой цветов, целых кустов цветущей сирени или розанов; а над кушеткой они любили огромную картину “Сон Пресвятой Богородицы” с прекрасным ликом Приснодевы.
Дети велись всецело Императрицей. “От первых месяцев, — вспоминает П. Жильяр, — я сохранил совершенно отчетливое воспоминание о крайнем интересе, с коим Императрица относилась к воспитанию и обучению своих детей, как мать, всецело преданная своему долгу”.
Государь в обыкновенное время видел своих детей довольно мало: его занятия и требования придворной жизни мешали ему отдавать им все то время, которое он хотел бы им посвятить. Он всецело передал Императрице заботу об их воспитании и в редкие минуты близости с ними любил без всякой задней мысли, с полным душевным спокойствием наслаждаться их присутствием”.
У каждой из девочек была своя особая русская няня.
Когда Княжны подрастали, няньки превращались в горничных; все они были простые крестьянки и передали своим питомцам чистую русскую речь, любовь к иконам, лампадкам, к старине и сказкам.
Так в начале XX столетия мы благостно переносимся ко временам Татьяны Лариной, Лизы Калитиной, когда няни зароняли в юные души зерна чистой веры и глубокой любви ко всему русскому, родному; когда незримо, но прочно формировались образы русской девушки с ее непередаваемым очарованием и властными жизненными силами.
Спи, Господь с тобой!
Глазки ангельски закрой!
Вырастешь большой.
Будешь в золоте ходить;
Будешь в золоте ходить,
Чисто серебро носить,
Мамушкам-нянюшкам
Обносочки дарить —
Младым девицам
По ленточке,
Старым старушкам
По повойничку!
Позднее воспитательницей старших Княжон, их русской гувернанткой, была фрейлина Софья Ивановна Тютчева, внучка поэта, проявившая большую преданность к своим воспитанницам; с весны 1912 года она должна была покинуть службу при Дворе 2.
Жизнь Царской Семьи в те годы была очень тихая и строго размеренная. Утром у детей уроки и рукоделие; к завтраку собиралась вся Семья (“завтракали семейно”, “завтракали с детьми одни”, — записывал почти ежедневно Государь); затем, если погода была хорошая, — гуляли, катались (“Ольга и Татьяна ехали рядом на велосипедах”, — запись в мае 1904 года); приходили с работами в кабинет Государыни (“Императрица не позволяла им сидеть сложа руки”, — вспоминает А. А. Танеева).
Чай подавали ровно в пять часов, чаще всего в кабинет Государя; затем опять прогулка (“После чая отправился на озеро с Машей и Ольгой”, — пишет в мае 1904 года Государь).
В восемь часов вечера сходились к семейному обеду; часто к обеду с Августейшими родителями приходили только две старшие дочери.
А после обеда обычно Государь читал вслух Гоголя или иные произведения русской литературы, и читал прекрасно, так что дети очень любили это время.
Когда Великой Княжне Ольге исполнилось восемь лет, она начинает все чаще появляться вне дворца с Государем, у которого в дневнике появляются краткие записи: “В 11 с полов. поехал с Ольгой к обедне”; “тотчас после завтрака поехали с Ольгой... в Царское Село”; “поехали с Аликс и Ольгой посмотреть полковое учение улан”.
В дни рождения Наследника одинокий Государь проводил время со старшими дочерьми: “Завтракал с Ольгой и Татьяной”; “был у обедни с детьми”: “Аликс завтракала с нами, т. е. со мной, Ольгой и Татьяной”.
А в день крещения Наследника, 11 августа 1904 года, Государь записал: “Ольга, Татьяна и Ирина... были в первый раз на выходе и выстояли всю службу отлично”.
Великая Княжна Ольга становилась уже большой — такой она показалась и Государю в день ее рождения — 3 ноября 1904 года: “Ольге минуло девять лет, — писал он в дневнике, — совсем большая девочка”.
Государь все чаще остается с ней; во время дневных прогулок любит обходить вдвоем с ней парк.
О чем беседовали они? Припомним, что это были жуткие месяцы неудач японской войны и тревог внутренней смуты. Переобремененный делами и тяжело все это переживавший Государь был рад, вероятно, отвести душу в наивных беседах со своей старшей, скажем, забегая вперед, любимой дочкой (через десять лет у них шли иные беседы). А ее интересы вращались тогда лишь в кругу уютной, сплоченной большой Царской Семьи и маленьких домашних событий. То сами устроят сюрпризом маленький спектакль (инсценировка “Стрекозы и муравья”), то заберутся в кабинет Государя рассмотреть его новые альбомы, а то — новость: сцены кинематографа придворного фотографа Гана. Настанут морозы — катание с гор у берега небольшого озера, игры с Наследником, у которого и сани с ослом Ванькой, старым артистом цирка Чинизелли, и умный Джой.
А в Сочельник — первые елки: в три часа — в детской наверху; после всенощной — елка у бабушки в Гатчине, а на первый день Рождества — традиционная елка Конвоя и Сводного полка.
Дел и радостей довольно.
О Великой Княжне можно было бы в те дни сказать словами поэта, обращенными к другому царственному отроку:
И жизни весть к нем не достигала...
Но уж судьба о нем свой суд сказала:
Уже в ее святилище стоит
Ему испить назначенная чаша.
II
Только в мире и есть, что лучистый
детски-задумчивый взор!
А. А Фет
Когда начали учить Великую Княжну Ольгу и какова была программа этих учебных занятий — точно определить по оставшимся воспоминаниям трудно.
Первой ее учительницей была госпожа Е. А. Шнейдер, гофлектриса Государыни. Затем старшим учителем, назначавшим других наставников, и учителем русского языка был П. В. Петров.
“Дети Их Величеств, — замечает А. А. Танеева, — были горячие патриоты; они обожали Россию и все русское; между собой говорили только по-русски”. На сохранившихся письмах Великой Княжны виден четкий круглый, добрый почерк.
Иностранные языки преподавали: английский — m-r Гиббс и французский m-r Жильяр, немецкий — г-жа Шнейдер; по-немецки Княжны не говорили.
С конца сентября 1905 года в особой классной комнате начались уроки французского языка, которому Великую Княжну учил благороднейший П. Жильяр, впоследствии воспитатель Наследника-Цесаревича.
Он сохранил такие воспоминания о первом уроке: “Меня провели во второй этаж, в маленькую комнату с очень скромной обстановкой в английском вкусе. Дверь отворилась, и вошла Императрица, держа за руку двух дочерей, Ольгу и Татьяну.
Сказав несколько любезных слов, она заняла место за столом и сделала мне знак сесть против нее; дети поместились по обе стороны. Старшая из Великих Княжон, Ольга, девочка десяти лет, очень белокурая, с глазами, полными лукавого огонька, с приподнятым слегка носиком, рассматривала меня с выражением, в котором, казалось, было желание с первой же минуты отыскать слабое место, — но от этого ребенка веяло чистотой и правдивостью, которые сразу привлекали к нему симпатии... “Сестры дышали свежестью и здоровьем, — писал он позже, — они были добры и необыкновенно естественны. Старшая, Великая Княжна Ольга Николаевна, была умна и рассудительна”.
Продолжая занятия со своими ученицами, П. Жильяр сделал такое наблюдение:
“Одна подробность особенно ясно обнаруживает заботу о точности, которую Императрица вносила в свое попечение о дочерях, и свидетельствует также о внимательности, которую она хотела внушить им к их наставникам, требуя от них порядка, который составляет первое условие вежливости. Я всегда при входе находил книги и тетради старательно разложенными на столе перед местом каждой из моих учениц. Меня никогда не заставляли ждать ни одной минуты”.
Как истые учащиеся, Княжны мечтали о лете, об иной, милой, свободной жизни, поездках в шхеры или в Крым.
Задолго им становилось известно, что отъезд уже не за горами, и великая радость воцарялась в их юной дружной компании; начинались мечты, приготовления; наступал и день отъезда.
Государь однажды записал: “Встали хорошим ясным утром. В 10.30 поехали к обедне и затем на пристань... пересели на “Полярную Звезду” и снялись с якоря. Дети всячески радовались и возились всячески с офицерами и матросами”.
По прибытии на яхту (“милый Штандарт” или “Полярную Звезду”) обычно ко всем Августейшим детям назначались дядьки из матросов, унтер-офицеров, на которых была возложена обязанность следить и охранять детей от могущих быть случайностей на верхней палубе. К этим матросам дети особенно привыкали; у них же учились плавать.
Еще в Петергофе, и довольно рано, дети начинали купаться. Однажды 6 июня Государь записал: “Днем баловались с детьми в море; они барахтались и возились в воде; затем купался в море при 141/4 град.”. А плавать учились в шхерах. Сохранилось письмо Великой Княжны Ольги от страшных дней Царского Села 1917 года, в котором между прочим читаем: “А как, должно быть, чудно купаться? Вот завидую! А знаешь, плавать я никак не научилась, хотя меня и учил матрос, когда ходили в плавание, но это мне не мешает и так купаться весело”.
Но и кроме купания в этих поездках было много радостного: катание на шлюпках, поездки на берег, на острова, где можно было возиться, собирать грибы. А сколько интересного на яхтах и судах, их сопровождавших: гребные и парусные гонки шлюпок, фейерверк на островах, спуск флага с церемонией. Завтракали и обедали обычно в просторной царской столовой, за большим столом, к которому приглашалось много морских офицеров, и Великим Княжнам, как хозяйкам, приходилось, к их обычному великому смущению, быть между гостями. Наблюдавший их во время таких поездок флигель-адъютант Фабрицкий говорит: “Великие Княжны в описываемое время были прелестными девочками, скромно и просто воспитанными, относившимися ко всем с ласковостью и вежливостью, а зачастую и со строгой заботливостью. Все они обожали Наследника и баловали его всячески”.
С грустью обычно покидали дети яхту, и серым, с пожелтевшими парками, неприютным казался им великолепный Петергоф.
Отметим здесь очень заинтересовавшую Великих Княжон поездку в 1910 году за границу, в Наугейм, Гамбург, где они инкогнито с Государем появлялись на улицах этих городков, заходили в магазины, жили вне привычного русского придворного этикета.
Большим разнообразием и счастьем после безконечных северных зим были для царских детей и поездки в Крым. Особенно памятным для Великой Княжны Ольги было посещение Ливадии осенью 1911 года.
На яхте “Штандарт” подошли к Ялте — пестрая толпа, флаги, южное солнце; дальше виноградниками в колясках приехали к Ливадии, и здесь ждала прекрасная новость: белый, сооруженный в итальянском стиле новый дворец. Комнаты Великих Княжон, Наследника, их нянь, столовая и большая белая зала занимали верхний этаж, откуда особенно заманчиво расстилалось море. А. А. Танеева вспоминает:
“В эту осень Ольге Николаевне исполнилось шестнадцать лет, срок совершеннолетия для Великих Княжон. Она получила от родителей разные бриллиантовые вещи и колье. Все Великие Княжны в шестнадцать лет получали жемчужные и бриллиантовые ожерелья, но Государыня не хотела, чтобы Министерство Двора тратило столько денег сразу на их покупку Великим Княжнам, и придумала так, что два раза в год, в дни рождения и именин, получали по одному бриллианту и по одной жемчужине. Таким образом у Великой Княжны Ольги образовалось два колье по тридцать два камня, собранных для нее с малого детства.
Вечером был бал, один из самых красивых балов при Дворе. Танцевали внизу в большой столовой. В огромные стеклянные двери, открытые настежь, смотрела южная благоухающая ночь. Приглашены были все Великие Князья с их семьями, офицеры местного гарнизона и знакомые, проживавшие в Ялте. Великая Княжна Ольга Николаевна, первый раз в длинном платье из мягкой розовой материи, с белокурыми волосами, красиво причесанная, веселая и свежая, как цветочек, была центром всеобщего внимания. Она была назначена шефом 3-го гусарского Елисаветградского полка, что ее особенно обрадовало. После бала был ужин за маленькими круглыми столами”.
Начиналась жизнь взрослой дочери Государя.
Внешне это было связано с парадной, показной жизнью нашего блистательного Двора—появление с Государем на торжествах, на придворных балах, в театрах; с Государыней — на благотворительных базарах, в поездках по России.
Многие помнят стройную, изящную фигуру старшей дочери Государя, радостно украшавшей царские выходы.
Но все это внешнее, блестящее, парадное, показное, что для случайного, поверхностного наблюдателя, для толпы, составляло какой-то законченный облик Великой Княжны и делало ее такой похожей на ее сестер, совершенно не гармонировало ни с подлинной скромной и простой повседневной жизнью Великой Княжны Ольги, ни с истинным строем внутреннего мира девушки, которая сумела развить, а часто и проявлять свою глубокую индивидуальность, девушки, у которой были свои думы и мысли и намечались свои дороги не поверхностного, а глубокого восприятия жизни.
В последние годы перед войной, когда Великой Княжне исполнилось восемнадцать лет, о ней можно было говорить как о сложившемся юном характере, полном неотразимого обаяния и красоты; многие, знавшие ее в те годы, довольно полно и поразительно созвучно очерчивают строй ее сложного ясного внутреннего мира. Невольно ее рисуют пока на фоне всех дружных, всегда бывших вместе Августейших сестер.
П. Жильяр с умиленными чувствами вспоминает своих учениц в эти годы:
“Великие Княжны были прелестны своей свежестью и здоровьем. Трудно было найти четырех сестер, столь различных по характерам и в то же время столь тесно сплоченных дружбой. Последняя не мешала их личной самостоятельности и, несмотря на различие темпераментов, объединяла их живой связью.
В общем, трудноопределимая прелесть этих четырех сестер состояла в их большой простоте, естественности, свежести и врожденной доброте.
Старшая, Ольга Николаевна, обладала очень живым умом. У нее было много рассудительности и в то же время непосредственности. Она была очень самостоятельного характера и обладала быстрой и забавной находчивостью в ответах.
Вначале мне было не так-то легко с нею, но после первых стычек между нами установились самые искренние и сердечные отношения. Она все схватывала с удивительной быстротой и умела придать усвоенному оригинальный оборот.
Я вспоминаю, между прочим, как на одном из наших первых уроков грамматики, когда я объяснял ей спряжение и употребление вспомогательных глаголов, она прервала меня вдруг восклицанием: “Ах, я поняла: вспомогательные глаголы — это прислуга глаголов, только один несчастный глагол “иметь” должен сам себе прислуживать!” Она много читала вне уроков”:
Рядом с этой характеристикой прочтите другую, данную совершенно иным лицом, при совершенно иной обстановке, но тоже о восемнадцатилетней Великой Княжне Ольге Николаевне, и вас поразит их почти дословное совпадение.
“Великие Княжны, — вспоминает А. А. Танеева, начиная также с общего фона дружных сестер, — выросли простые, ласковые, образованные девушки, ни в чем не выказывая своего положения в обращении с другими.
Ольга и Мария Николаевны были похожи на Семью отца и имели чисто русский тип. Ольга Николаевна была замечательно умна и способна, и учение было для нее шуткой, почему она иногда ленилась.
Характерными чертами у нее были сильная воля и неподкупная честность и прямота, в чем она походила на мать. Эти прекрасные качества были у нее с детства, но ребенком Ольга Николаевна была нередко упряма, непослушна и очень вспыльчива; впоследствии она умела себя сдерживать. У нее были чудные белокурые волосы, большие голубые глаза и дивный цвет лица, немного вздернутый нос, походивший на нос Государя”.
Два вопроса невольно возникают в интересах более подробной обрисовки характера Великой Княжны: первый — ее индивидуальные отличия в сравнении с внутренним миром ее любимой сестры, почти погодка, росшей с ней в одних и тех же условиях, Великой Княжны Татьяны, вопрос, завещанный еще Пушкиным, да еще в этой созвучной игре имен, как в чисто русской семье Лариных, — вечный вопрос двух основных женских характеров — Марфы и Марии; второй — ее отношения к Государю и Государыне, то есть к тем основным влияниям, среди которых и создался ее характер.
На первый вопрос П. Жильяр отвечает так: “Татьяна Николаевна, от природы скорее сдержанная, была менее откровенна и непосредственна, чем старшая сестра Она была также менее даровита, но искупала этот недостаток большой последовательностью и ровностью характера. Она была очень красива, хотя не имела прелести Ольги Николаевны. Своей красотой и природным умением держаться она в обществе затмевала сестру, которая меньше занималась своей особой и как-то стушевывалась. Обе сестры нежно любили друг друга”.
Здесь, как в увертюре, звучат первые ноты мелодии Татьянинского характера, которая затем все ярче будет окрашивать внутренний мир Великой Княжны Ольги. Наступят скоро для нее годы тяжелых жизненных испытаний, и полнее раскроется ее внутренний мир.
Так в землю падшее зерно
Весны огнем оживлено.
Тогда ясней будут видны в ней черты евангельской Марии и пушкинской Татьяны.
III
Есть много звуков в сердца глубине
Неясных дум, непетых песней много.
А К Толстой
Душевный мир Великой Княжны Ольги слагался в кругу на редкость сплоченной, деятельной взаимной любовью, прекрасной внутренним ладом Царской Семьи. А святыня семьи — самый прочный и незаменимый фундамент для построения человека, для расцвета всего прекрасного в нем. “Их маленькие детские души, — с мудрой любовью говорил Достоевский, — требуют безпрерывного и неустанного соприкосновения с вашими родительскими душами, требуют, чтобы вы были для них, так сказать, всегда духовно на горе, как предмет любви, великого нелицемерного уважения и прекрасного подражания”. И это именно было в Царской Семье. В те немногие часы, когда Государь мог быть с детьми, он озарял их своим высоким нравственным светом и примером.
“Отношения дочерей к Государю, — вспоминает П. Жильяр, — были прелестны. Он был для них одновременно Царем, отцом и товарищем. Чувства, испытываемые ими к нему, видоизменялись в зависимости от обстоятельств. Они никогда не ошибались, как в каждом отдельном случае, относиться к отцу; их чувство переходило от религиозного поклонения до полной доверчивости и самой сердечной дружбы. Он был для них то тем, перед которым почтительно преклонялись министры, Великие Князья и сама их мать, то отцом, сердце которого с такой добротой раскрывалось навстречу их заботам или огорчениям, то, наконец, тем, кто вдали от нескромных глаз умел при случае так весело присоединиться к их молодым забавам”.
Отношение Великих Княжон к Государыне обусловливалось прежде всего отношением взрослых дочерей к очень строгой и требовательной матери, которая их всем сердцем любила и детьми только тогда и жила. По воспоминаниям П. Жильяра: “Мать, которую они обожали, была в их глазах как бы непогрешима; одна Ольга Николаевна имела иногда поползновения к самостоятельности. Они были полны очаровательной предупредительности по отношению к ней. С общего согласия и по собственному почину, они устроили очередное дежурство при матери: когда Императрице нездоровилось, то исполнявшая в этот день дочернюю обязанность безвыходно оставалась при ней”. Государыня всегда была при детях (говорила она с ними по-английски; этим языком Великие Княжны владели отлично); часами проводила время в классной, руководя занятиями; учила их рукоделию. Великая Княжна Ольга не любила рукодельничать, хотя работала очень хорошо, и всегда во время этих занятий старалась устроиться чтицей.
Физически Великие Княжны были воспитаны на английский манер: спали в больших детских, на походных кроватях (воспоминание А. А. Танеевой), почти без подушек и мало покрытые; холодная ванна по утрам и теплая — каждый вечер. Одевались очень просто; платье и обувь переходили от старших к младшим, и нередко заставали их в аккуратно заштопанных ситцевых платьях (за время войны ни одной не было сшито ничего нового). Великая Княжна Ольга, как обладавшая лучшим вкусом, заведовала выбором фасонов для сестер. Каждой из них выдавалось на личные расходы по пятнадцать рублей в месяц, и из этих денег они должны были каждое воскресенье, бывая в церкви, класть на тарелку по рублю.
Особой чертой Царской Семьи, как отмечают воспоминания, была та, что их никто и никогда не видел не знающими, что с собой делать: всегда у каждой Великой Княжны находилось какое-либо занятие, всегда он были оживлены.
Из сестер Великая Княжна Ольга была ближе всех с совершенно иной по характеру Татьяной Николаевной; особенно нежные отношения старшей сестры были у нее к Наследнику, который ее любил больше всех в семье — и когда обижался из-за чего-нибудь на отца и мать, то заявлял им, что он Ольгин сын, собирал свои игрушки и уходил в ее комнату.
Великие Княжны воспитывались в строгих требованиях внимательного отношения к каждому человеку, а не в кичливом сознании своих превосходств и высокого положения. Государь всегда повторял:
“Чем выше человек, тем скорее он должен помогать всем и никогда в обращении не напоминать своего положения; такими должны быть и мои дети!”
Они такими и были, и это прежде всего проявлялось по отношению к ближайшим окружающим, к прислуге.
Из служащих, близких простой жизни Царской Семьи, упомянем камердинера Их Величеств, старика Волкова. “Любовью он пользовался всеобщей, — читаем в одном из воспоминаний, — и девочки постоянно висли на нем; старик делал сердитое лицо, а те тормошили его, поведывали все радости и горести”.
Став взрослыми, Великие Княжны продолжали делиться с “дедой” своими переживаниями; рассказывали даже, в кого влюблялись. Любили Великие Княжны картины кинематографа, где фигурировали они сами. Как только получалась такая картина, они начинали приставать к Волкову, чтобы он непременно шел с ними.
“Насмотрелся я на вас и так”, — ворчал старик, но шел и просиживал с ними весь сеанс. Любимицей его была старшая. “Ольга — это Романова!” — с гордостью говорил он про нее.
“Какое время пришло! — рассуждал он. — Замуж дочек пора выдавать, а выдавать не за кого, да и народ-то все пустой стал, махонький!”
А и то правда!
Наступали те девичьи годы, когда, по словам поэта, “в сердце дума заронилась; пора пришла”.
“Далекими кажутся мне годы, — вспоминает А. А. Танеева, — когда подрастали Великие Княжны и мы, близкие, думали о их возможных свадьбах. За границу уезжать им не хотелось, дома же женихов не было. С детства мысль о браке волновала Великих Княжон, так как для них брак был связан с отъездом за границу. Особенно же Великая Княжна Ольга Николаевна и слышать не хотела об отъезде из родины. Вопрос этот был больным местом для нее, и она почти враждебно относилась к иностранным женихам”.
Светел месяц, родимый батюшка!
Красно солнышко, родимая матушка!
Не отдавайте вы меня, горькую.
На чужую дальнюю сторонушку,
Ко чужому отцу, ко чужой матери...
Слышалась в ее думах эта древняя мольба русских девушек.
“Одно время, — продолжает воспоминания А. А. Танеева, — думали о Великом Князе Дмитрии Павловиче (род. в 1891 г.), за которого хотели выдать Татьяну Николаевну”.
Рядом с этим приведем отрывок из воспоминаний, переданных писателю С. Р. Минцлову: “Семья Государя чрезвычайно любила Дмитрия Павловича, и так как Великая Княжна Ольга тоже была неравнодушна к нему, то в Царской Семье была преднамечена выдача замуж Ольги за Дмитрия Павловича”.
Вспоминаются строки из вечно благоухающего чистыми, юными чувствами “Дворянского гнезда”. “Кажется, он ей нравится? — спросил Лаврецкий у Марфы Тимофеевны. — “Господь ее ведает! Чужая душа, ты знаешь, темный лес, а девичья и подавно...” — отвечала много видавшая на своем веку старушка.
С начала 1914 года для бедной Великой Княжны Ольги, прямой и русской души, этот вопрос до крайности обострился; приехал румынский наследный принц (теперешний король Карол II) с красавицей-матерью, королевой Марией; приближенные стали дразнить Великую Княжну возможностью брака, но она и слышать не хотела.
Она ведь знала, что “князья не вольны, как девицы — не по сердцу они себе подруг берут, а по расчетам иных людей, для выгоды чужой...”
“В конце мая, — вспоминает П. Жильяр, — при Дворе разнесся слух о предстоящем обручении Великой Княжны Ольги Николаевны с принцем Каролом румынским. Ей было тогда восемнадцать с половиной лет.
Родители с обеих сторон, казалось, доброжелательно относились к этому предположению, которое политическая обстановка делала желательным. Я знал также, что министр иностранных дел Сазонов прилагал все старания, чтобы оно осуществилось, и что окончательное решение должно быть принято во время предстоящей вскоре поездки Русской Императорской Семьи в Румынию.
В начале июля, когда мы были однажды наедине с Великой Княжной Ольгой Николаевной, она вдруг сказала мне со свойственной ей прямотой, проникнутой той откровенностью и доверчивостью, которые дозволяли наши отношения, начавшиеся еще в то время, когда она была маленькой девочкой: “Скажите мне правду, вы знаете, почему мы едем в Румынию?”
Я ответил ей с некоторым смущением: “Думаю, что это акт вежливости, которую Государь оказывает румынскому королю, чтобы ответить на его прежнее посещение”.
“Да, это, может быть, официальный повод, но настоящая причина?.. Ах, я понимаю, вы не должны ее знать, но я уверена, что все вокруг меня об этом говорят и что вы ее знаете”.
Когда я наклонил голову в знак согласия, она добавила:
“Ну, вот так! Если я этого не захочу, этого не будет. Папа мне обещал не принуждать меня... а я не хочу покидать Россию”.
“Но вы будете иметь возможность возвращаться сюда, когда вам это будет угодно”.
“Несмотря на все, я буду чужой в моей стране, а я русская и хочу остаться русской!”
13 июня мы отплыли из Ялты на императорской яхте “Штандарт”, и на следующий день утром подошли к Констанце. Торжественная встреча; интимный завтрак, чай, затем парад, а вечером — пышный обед. Ольга Николаевна, сидя около принца Карола, с обычной приветливостью отвечала на его вопросы. Что касается остальных Великих Княжон, — они с трудом скрывали скуку, которую всегда испытывали в подобных случаях, и поминутно наклонялись в мою сторону, указывая смеющимися глазами на старшую сестру. Вечер рано окончился, и час спустя яхта отошла, держа направление на Одессу.
На следующий день утром я узнал, что предположение о сватовстве было оставлено или, по крайней мере, отложено на неопределенное время. Ольга Николаевна настояла на своем”.
Так заканчивает это интересное воспоминание П. Жильяр и в ссылке добавляет: “Кто мог предвидеть тогда, что эта свадьба могла спасти ее от ожидавшей тяжкой участи”.
Кто знает, что судьба готовила бы ей?
Мы видим только по этой документальной записи, что высшее чувство, которым она руководствовалась при решении этого, для нее чисто личного, вопроса, — чувство глубокого патриотизма.
“Я русская и хочу остаться русской!”
Через месяц запылали первые зори Великой войны. Царская Семья, как затем и многие, многие хорошие семьи, была “призвана” на эту страду России. Государь часто отлучался из Царского Села, а затем и совсем переселился в Ставку. Государыня возложила на себя большой труд по организации помощи раненым и вскоре сама стала, кроме того рядовой сестрой милосердия.
Старшие Великие Княжны явились ее усердными и деятельными помощницами.
А. А. Танеева так вспоминает о начале этой работы:
“Государыня организовала особый эвакуационный пункт, в который входило около восьмидесяти пяти лазаретов; обслуживали эти лазареты около десяти санитарных поездов ее имени и имени детей. Чтобы лучше руководить деятельностью лазаретов, Императрица решила лично пройти курс сестер милосердия военного времени с двумя Великими Княжнами; преподавательницей выбрали княжну Гедройц, хирурга — заведующего Дворцовым госпиталем. Два часа ежедневно занимались с ней, а для практики поступили рядовыми хирургическими сестрами в лазарет при госпитале. Выдержав экзамен, Императрица и Великие Княжны наряду с другими сестрами получили красные кресты и аттестаты на звание сестры милосердия.
Началось страшно трудное и утомительное время. С раннего утра до поздней ночи не прекращалась лихорадочная деятельность. Вставали рано, ложились иногда в два часа ночи; Великие Княжны целыми днями не снимали костюмов сестер милосердия. Когда прибывали санитарные поезда, Императрица и Великие Княжны делали перевязки, ни на минуту не присаживаясь”.
20 октября 1914 года Императрица писала Государю: “Пошли за мной, Ольгой и Татьяной. Мы как-то мало видим друг друга, а есть так много, о чем хотелось бы поговорить и расспросить, а к утру мы торопимся”.
“Как всегда, — читаем мы в одном из воспоминаний, — в тяжелые и тревожные минуты Их Величества черпали нужную им поддержку в религии и в любви своих детей. Великие Княжны просто и благодушно относились к все более и более суровому образу жизни во дворце. Правда, что все их прежнее существование, совершенно лишенное всего, что обычно красит девичью жизнь, приготовило их к этому. В 1914 году, когда вспыхнула война, Ольге Николаевне было почти девятнадцать лет, а Татьяне Николаевне минуло семнадцать. Они не присутствовали ни на одном балу; им удалось лишь участвовать в двух-трех вечерах у своей тетки, Великой Княгини Ольги Александровны.
С начала военных действий у них была лишь одна - мысль — облегчить заботы и тревоги своих родителей; они окружали их своей любовью, которая выражалась в самых трогательных и нежных знаках внимания”.
Сказывалась крепкая русская семья.
IV
Первые годы войны, когда внимание всех было приковано всецело к фронту, совершенно перестроили жизнь Великой Княжны Ольги. Из замкнутого круга семьи с ее простой, строго размеренной жизнью ей пришлось, вопреки всем склонностям и чертам ее характера, повести жизнь работницы вне семьи, а иногда и общественного деятеля.
Рабочий день начинался для нее с девяти часов утра. “Татьяна с Ольгой уже улетели в лазарет”, — писала Государыня. Там они — простые сестры милосердия. “Сегодня мы присутствовали (“Я, — пишет Государыня, — всегда помогаю, передаю инструменты, а Ольга продевает нитки в иглы”) при первой нашей большой ампутации (целая рука была отрезана), потом мы все делали перевязки... очень серьезные в большом лазарете”. Говоря об одной из сестер, Государыня замечает: “Она постоянно меня удивляет своим обращением: в ней нет ничего любящего и женственного, как в наших девочках”.
Работа обычно затягивалась. “Ольга и Татьяна (а они всегда вместе) вернулись только около двух, у них было много дела”. Почти ежедневно Государыня записывала:
“Старшие девочки вечером идут чистить инструменты”.
Нельзя, конечно, считать, что их цена, как сестер милосердия, была в этой обычной работе. Появление в лазаретах Августейших дочерей Государя само по себе облегчало страдания и скрашивало часы мук. Тем более что они от всей души, всеми средствами хотели утешать и исцелять.
“Ольга, — пишет Государыня, — поведет Наследника в Большой дворец повидать офицеров, которым не терпится увидеть его”. Государыню зовут к телефону, чтобы сказать об умирающем. “Ольга и я отправились с Большой дворец взглянуть на него. Он лежал там так мирно, покрытый моими цветами...”
Часто Великим Княжнам приходилось самим выезжать в Петроград для председательствования в благотворительных комитетах их имени или для сбора пожертвований. Для Великой Княжны Ольги это было непривычным и очень нелегким делом, так как она и стеснялась, и не любила никаких личных выступлений.
Государыня писала: “Ольга и Татьяна—в Ольгинском комитете. Это так хорошо для девочек: они учатся самостоятельности, и они разовьются гораздо больше, раз им приходится самостоятельно думать и говорить без моей постоянной помощи...”; “Солнечное утро, и мы, конечно, едем в город”, — как говорит Ольга... “Я взяла с собой Ольгу, чтобы посидела рядом со мной, она тогда более привыкнет видеть людей и слышать, что происходит. Она умное дитя...”; “Ольга и Татьяна отправились в город принимать подарки в Зимнем дворце...”; “Выставка-базар действуют очень хорошо. Наши вещи раскупаются, прежде чем они появятся; каждой из нас удается ежедневно изготовить подушку и покрышку...”; “Ольга и Татьяна в отчаянии отправились в город на концерт в цирке в пользу Ольгинского комитета; без ее ведома пригласили всех министров и послов, так что она вынуждена была поехать...”; “Плевицкая принесла Ольге деньги от концертов, которые она давала; она пела для Ольги в Киеве...”
Великим Княжнам приходилось часто за это время сопровождать Государыню в ее поездках по России для посещения военных госпиталей и в Ставку.
“Великие Княжны, — вспоминает П.Жильяр, — очень любили эти поездки в Могилев, всегда слишком короткие, как им казалось; это вносило небольшую перемену в их однообразную и суровую жизнь. Они пользовались там большей свободой, чем в Царском Селе.
Станция в Могилеве была очень далеко от города и стояла почти в поле. Великие Княжны в часы своего досуга посещали окрестных крестьян и семьи железнодорожных служащих. Их простая и безыскусная доброта побеждала все сердца, и так как они очень любили детей, их всегда можно было видеть окруженными толпою ребятишек, которых они собирали по дороге и закармливали конфектами”.
Работа, поездки и одиночество Государыни сблизили ее со “старшими”, особенно с Великой Княжной Ольгой, с ней — отчасти потому, что она за это время часто прихварывала.
Припомним выдержки из писем Государыни: “Ольга встала только для прогулки, а теперь после чая она остается на диване, и мы будем обедать наверху — это моя система лечения — она должна больше лежать, так как она ходит такая бледная и усталая...”; “Отправляюсь в церковь с Ольгой...”; “Я полчаса ездила на санях с Ольгой — было тихо, шел снег...”; “В церкви никого не было, только пришла милая Ольга”.
Если кто заболеет в Царской Семье, она и подежурит (при Государыне), и накормит (парализованную фрейлину кн. Орбелиани), подбодрит (любимца-Наследника во время его сильных болей).
А в часы отдыха, в те минуты, когда, по выражению Государыни, “на сердце словно песни звучат”. Великая Княжна шумно побегает по комнатам с сестрой Марией, поездит верхом, постреляет в цель с Наследником, а то “в маленьком доме” Княжон, на квартире у А. А. Вырубовой, принимает с сестрами своих гостей-барышень (среди них наиболее близкая ей М. С. Хитрово и И. Толстая), играет с ними; иногда приглашались выздоровевшие раненые офицеры. Дома — часто играет на рояле, иногда поет. Много читает; ведет дневник и довольно большую переписку.
1 ноября 1915 года Императрица писала Государю: “Шлю тебе самые нежные поздравления по случаю двадцатой годовщины рождения нашей милой Ольги. Как время летит! Я помню каждую подробность этого памятного дня так хорошо, что кажется, что будто это произошло только вчера”.
Ко дню крестин Великой Княжны Ольги, 14 ноября, Государыня опять говорит о ней:
“Да ниспошлются нашим детям милости Бога, — я с мучительным страхом думаю об их будущем, — оно так неизвестно. Жизнь—загадка, будущее скрыто завесой, и когда я смотрю на нашу большую Ольгу, мое сердце полно волнения, и я спрашиваю, какая судьба ей готовится, что ее ожидает?”
Тревоги матери оказались вещими.
Уже в январе 1916 года она взволнована неожиданным планом Великой Княгини Марии Павловны просватать Великую Княжну Ольгу за Великого Князя Бориса Владимировича. Говоря об этом с Государем, Императрица писала:
“Ах, если бы дети наши могли бы также быть счастливы в своей супружеской жизни! Мысль о Борисе слишком несимпатична, и я уверена, что наша дочь никогда бы не согласилась за него выйти замуж, и я ее прекрасно поняла бы...”; “У нее в голове и сердце были другие мысли — это святые тайны молодой девушки, другие их не должны знать, это для Ольги было бы страшно больно. Она так восприимчива...”; “Чем больше я думаю о Борисе, — пишет Государыня через несколько дней, — тем более я отдаю себе отчет, в какую ужасную компанию будет втянута его жена...” И она вспоминает свою старшую дочь, “чистую, свежую девушку”, которая на восемнадцать лет моложе его.
Конечно, из попыток этого сватовства ничего не вышло.
И снова Государыня, у нового рубежа, задает те же для нее мучительные вопросы.
“В четверг нашей Ольге будет двадцать один год. Совсем почтенный возраст. Я всегда себя спрашиваю, за кого наши девочки выйдут замуж, и не могу себе представить, какая будет их судьба”.
А сама Великая Княжна? Тяжело переживала она эти жизненные уроки, или уходя всецело в работу, или ища опоры в ее все крепчавших прекрасных отношениях с отцом. С матерью, в силу ли их близости, неизменной требовательности ее или во имя старого вопроса взаимоотношений “отцов и детей”, эти отношения иногда портились. Государыня, по чувству матери, все считала дочерей маленькими, и ей приходилось как-то неожиданно сознавать, что время-то свое берет.
“Просто грустно, — весной 1916 года писала она Государю, утомленная сложными переживаниями, — больше нет маленьких детей... Такое полное одиночество, — у детей при всей их любви все-таки совсем другие идеи, и они редко понимают мою точку зрения на вещи, даже самые ничтожные, — они всегда считают себя правыми, и когда я говорю им, как меня воспитали и как следует быть воспитанной, они не могут понять. Только когда я спокойно говорю с Татьяной, она понимает. Ольга всегда крайне нелюбезна по поводу всякого предложения, хотя бывает, что она в конце концов делает то, что я желаю. А когда я бываю строга — она на меня дуется... Ольга все время не в духе, недовольна, что надо одеться прилично для лазарета, а не быть в форме сестры (в дни Пасхи), и надо туда идти официально; с ней все делается труднее из-за ее настроения”.
Но эти дни мелких и ведь таких естественных раздражений и расхождений проходили, и Государыня с иными, полными и объемлющими чувствами писала: “Наши девочки прошли через тяжелые курсы для своих лет, и их души очень развились — они в самом деле такие славные и так милы теперь. Они делили все наши душевные волнения, и это научило их смотреть на людей открытыми глазами, так что это очень им поможет позднее в жизни. Мы одно, а это, увы. гак редко в теперешнее время — мы тесно связаны вместе”.
Отношения с отцом у Великой Княжны Ольги складывались оригинально.
Внешне на него похожая, “дочь отца”, как ее часто называли, она с детских лет горячо полюбила его.
Учительница Ш. передает воспоминание о таком случае: “Когда Ольга впервые, совсем крошкой, приехала в Смольный (“Смолен институт”, как они его тогда называли), ее окружили институтки; она была так мала, что не могла увидеть того, что лежало на одном из столов. “Ну, какая же ты “Великая” Княжна, когда не можешь заглянуть на стол?” — пристали к ней девочки. Ольга задумалась, затем развела ручками: “Я и сама не знаю!” — ответила она. — Спросите папу, он все знает!” — и побежала к отцу спрашивать его”.
Мы уже отмечали, что и отец стал постепенно выделять ее среди дочерей, сначала, как старшую, а потом он невольно и полюбил ее больше. Умница, прямая, с волевым характером, а в то же время скромница, как бы дичившаяся, ярко русская душой, она при душевном строе Государя была ему близка, необходима тем более, чем старше и самобытнее становилась она. Когда они расстались с наступлением войны, она чаще других писала ему длинные, подробные письма.
Безмерная радость была при получении писем от Государя. 7 декабря 1916 года Государыня писала: “Ты не можешь себе представить радость Ольги, когда она получила твою телеграмму — она совсем порозовела и не могла ее прочесть вслух, она напишет тебе сама сегодня. Спасибо, мой голубчик, за то, что ты сделал ей этот великолепный сюрприз (в день своих именин Государь помнил о старшей дочери) — она и сестры чувствовали себя так, словно это был день ее рождения. Она сразу послала телеграмму пластунам”.
Государь платил ей такой же любовью. По воспоминаниям, в последние годы он не раз приходил на “детскую” половину по ночам, будил Ольгу и делился с ней новостями и мыслями.
В январе 1915 года, когда они жили в Москве, в Кремлевском дворце, свидетелем этого бывал и караул юнкеров Александровского военного училища.
Не раз, когда ожидались важные вести, Царь подолгу ходил один по коридору; когда телеграммы приносили, он входил в соседнюю комнату и вызвал Ольгу; та появлялась в спальном белом халатике, Государь прочитывал ей все и затем совещался с нею, гуляя по коридору, как с маленьким близким другом.
Те же воспоминания говорят будто о другом.
“Ольга была настолько умна, и ее так выделяли в Царской Семье, что предназначали ее, на случай возможной смерти Алексея, в престолонаследницы, для чего Царь собирался изменить Павловский закон”.
Мы знаем, что мысль об этом была в Царской Семье, но не в годы войны, а до рождения Наследника.
По воспоминаниям графа С.Ю.Витте, “Наследник Цесаревич Алексей Николаевич явился на свет, когда у Государя были четыре дочери, и поэтому одно время, насколько мне было известно от бывшего министра юстиции Н. В. Муравьева, у Их Величеств появилась мысль или, вернее, вопрос, нельзя ли в случае, если они не будут иметь сына, передать престол старшей дочери. Я подчеркиваю, что это не было отнюдь решение, а лишь только вопрос. Этим вопросом занимался как Н. В. Муравьев, так и К. П. Победоносцев, который к таковой мысли относился совершенно отрицательно, находя, что это поколебало бы существующий закон о престолонаследии”.
Годы шли; обстановка изменилась. Но состояние здоровья Наследника всегда внушало самые серьезные опасения.
Кто знает, как при иных исторических соотношениях сложились бы дальнейшие судьбы России и какую роль пришлось бы играть Великой Княжне Ольге, мудрой, скромной, любимой дочери Государя, так любившей Россию.
В последние годы она все более и более любила уединяться. Писала стихи, и книга была ее вечной спутницей.
Любимейшей фигурой истории была у нее Екатерина II.
“Все это только красивые фразы, — сказала Императрица Александра Феодоровна, — а дела нет никакого!”
“Красивые слова поддерживают людей, как костыли, — возразила Ольга, — при Екатерине было сказано много красивых слов, которые перешли потом в дело!”
V
О, если бы хоть раз я твой увидел лик.
Каким я знал его в счастливейшие годы!
А. К. Толстой
В начале февраля 1917 года Великая Княжна Ольга Николаевна была больна воспалением уха, и вся семья обычно собиралась у нее в детской; там же играл с Наследником приехавший к нему в гости кадет 1-го корпуса, подозрительно кашлявший и на другой день заболевший корью. Дней через десять этой же болезнью и в сильной форме заболели Великая Княжна Ольга и ее любимец Наследник. Болезнь протекала весьма бурно, при температуре 40,5°. В полузабытьи Великая Княжна видела около себя Государыню в белом халате, и до нее долетали разговоры о каких-то безпорядках и бунтах в Петрограде.
Утром 8 марта Государыня сказала П. Жильяру: “Государь возвращается завтра, надо предупредить Алексея, необходимо все ему сказать. Хотите вы это сделать? Я пойду говорить с девочками”.
Видно, как она страдает при мысли о том горе, которое она причинит Великим Княжнам, сообщая об отречении их отца, — горе, которое может осложнить болезнь. 9 марта прибыл наконец к Семье глубоко страдавший Государь и тотчас поднялся в комнату к больным дочерям, что принесло им величайшую радость: Княжна поправилась настолько, что могла уже быть в церкви; в эти же дни ей пришлось быть невольной свидетельницей первой встречи Царской Семьи с Керенским. По свидетельству Теглевой, он был принят Их Величествами в классной комнате в присутствии Алексея Николаевича и Ольги Николаевны.
Затем Великая Княжна опять заболела воспалением легких и окончательно выздоровела лишь в середине апреля, так что не смогла быть со всеми на грустной в том году заутрене и разговенах.
Все это время ее окружали нежным вниманием сестры, ухаживала за ней Государыня, по вечерам мог приходить отделенный от Семьи в то время Государь, который обычно им что-нибудь читал.
После выздоровления Великой Княжны жизнь ее, как и всей Царской Семьи, сложилась крайне своеобразно.
Вставали рано; затем — две прогулки: одна от одиннадцати часов до завтрака и вторая — от двух с половиной до пяти часов дня. Все должны были (кроме Государя, который гулял отдельно) собраться в полукруглой зале и ждать, пока начальник охраны откроет двери в парк; “мы выходим, — говорит П. Жильяр, — дежурный офицер и солдаты следуют за нами и окружают то место, где мы останавливаемся для работы”.
Об этой работе мы узнаем из писем Великой Княжны Ольги, посланных из Царского Села:
“1 мая. Мы устраиваем в саду, около самого дома, большой огород и днем все вместе работаем”.
“6 июня. Теперь в саду началась рубка сухих деревьев, пилим дрова и т. д. Огород процветает. Ели вчера нашу первую редиску. Она ярко-красная и вкусная”.
“29 июня. Работаем в саду по-прежнему. Срубили пока более семидесяти деревьев”.
“10 июля. Сегодня совсем тихо. Слышу звон в Екатерининском соборе; так хочется иногда зайти к Знаменью. Пишу вам, лежа на траве, у пруда. Погода чудная и так хорошо. Алексей ходит около и марширует по дорожке. Все остальные рубят сухие деревья в лесу. У нас поспели на огороде несколько огурцов, не говоря о мелких овощах, которых очень много”.
Утром и днем шли занятия младших. Великая Княжна Ольга преподавала своим сестрам и брату английский язык.
Общая обстановка жизни все ухудшалась. Так, например, П. Жильяр 14 мая записал в свой дневник: “С некоторых пор нам дают очень мало дров и везде очень холодно”.
Но, несмотря на это, среди Царских детей настроение было бодрое и временами даже жизнерадостное. Прочтите запись П. Жильяра от 22 июня: “Так как у Великих Княжон после болезни сильно падали волосы, им наголо обрили головы; когда они выходят в сад, то надевают шляпы, сделанные, чтобы скрыть отсутствие волос. В ту минуту, когда я собирался их фотографировать, они, по знаку Ольги Николаевны, быстро сняли шляпы. Я протестовал, но они настояли, забавляясь мыслью увидеть свои изображения в этом виде. Несмотря на все, время от времени их юмор вновь проявляется; это действие бьющей ключом молодости.
Поневоле, так как кругом все было так тяжело: Россия, которую они все так любили, гибла; их все предательски покидали. Самые близкие, те придворные, о которых в Царской Семье говорили с такой нежной лаской, а некоторым из них Великая Княжна посылала в Ставку свои милые письма; люди, которые были приняты как родные (“Сашка с нами завтракал; он остался тем же и дразнил Ольгу, как всегда”, — писала Государыня в июне 1917 года про одного из них), почти все покидали осиротевшую Семью. “С., самого их близкого друга, Ее Величество и дети все время ожидали, но он не появлялся, и другие все тоже бежали”, — пишет А. А. Танеева.
Великие Княжны переживали это очень тяжело. Еще в декабре 1916 года Государыня с грустью писала Государю:
“Вчера вечером у Ольги был комитет, но он не продолжался долго. Володя Волков, который всегда имеет для нее одну-две улыбки, избегал ее взгляда и ни разу не улыбнулся. Ты видишь — наши девочки научились наблюдать людей и их лица, — они очень сильно развились духовно через все это страдание, — они знают все, через, что мы проходим, — это необходимо и делает их зрелыми. К счастью, они по временам большие беби, но у них есть вдумчивость и душевное чувство гораздо более мудрых существ”.
“Всем этим людям, — говорит следователь Н. Соколов, — можно невольно противопоставить двух других. Это были М. С. Хитрово и О. Колзакова. Они не боялись иметь общение с заключенной семьей и в своих письмах слали ей слова любви и глубокой преданности, не прикрывая своих имен никакими условностями” (“Ольгу Николаевну очень любила Маргарита Хитрово”, — вспоминает Е. С. Кобылинский).
С глубокой скорбью и большими слезами покидали Великие Княжны Царское Село. Днем 31 июня они простились с дорогими уголками Царскосельского парка, островками, огородом. В часу ночи все, готовые к отъезду, собрались в полукруглой зале и здесь провели в томительном и тревожном ожидании до пяти часов утра. Великие Княжны много плакали. В поезде разместились удобно: Великие Княжны в отдельном купе в вагоне Государя, их прислуга — в ближайших вагонах.
4 августа прибыли в Тюмень, а 6-го — в Тобольск на пароходе “Русь”, на котором прожили еще около недели, пока приготовляли дом, предназначенный для Царской Семьи.
Когда перешли в него, комната Великих Княжон оказалась на втором этаже, рядом со спальней Государя и Государыни.
В письмах из Тобольска Великая Княжна Ольга писала:
“10 декабря. Мы четыре живем в крайней голубой комнате. Устроились очень уютно. Когда сильные морозы, довольно холодно, дует в окно”.
“5 февраля. Здесь много солнца, но морозы, в общем, не сибирские, бывают часто ветры, а тогда холодно в комнатах, особенно в нашей угловой. Живем мы по-прежнему, все здоровы, много гуляем. Столько тут церквей, что постоянно звон слышишь”.
Первое время, приблизительно месяца полтора, было едва ли не лучшим в заключении Царской Семьи, жизнь текла ровно и спокойно (“сибирское спокойствие”, — говорит Н. Соколов). В 8 часов 45 минут подавался утренний чай. Государь пил в своем кабинете всегда с Ольгой Николаевной. После чая Государыня и Ольга Николаевна обычно читали; в 11 часов выходили на прогулку в загороженное место.
Т.Боткина вспоминает:
“Его Величество своей обычной быстрой походкой ходил взад и вперед от забора до забора. Великие Княжны Ольга и Татьяна, в серых макинтошах и пуховых шапочках — синей и красной, быстро шагали рядом с отцом”.
“Заготовить дрова для кухни и дома, — говорит П Жильяр, — это занятие было нашим главным развлечением на воздухе, и даже Великие Княжны пристрастились к этому новому виду спорта. Днем опять прогулка, если не очень холодно, — как говорят частые приписки. — В комнатах тоже очень холодно; в некоторых только шесть градусов (“спальня Великих Княжон, — отмечает П.Жильяр, — настоящий ледник”); сидели в толстых вязаных кофтах и надевали валенки (жили всё беднее: 15 декабря Государыня писала: “рубашки у дочек в дырах”).
Главным фоном этой жизни была тоска, горькое чувство заброшенности (“Тобольск — тихий заброшенный уголок, когда река замерзает”, — писала Великая Княжна Ольга); а отсюда — желание хоть чем-нибудь развлечь себя.
Устроили качели — солдаты штыками вырезали на них совершенно непозволительные надписи; сами сложили ледяную гору, которая явилась громадным развлечением для Княжон, воспитанных в здоровом духе здоровых физических развлечений, но через месяц солдаты кирками ночью разрушили ее, будто на том основании, что, поднимаясь на эту гору, Их Высочества оказывались уже вне забора, на виду у публики.
Вечерами собирались всей семьей с оставшимися им верными. Великая Княжна Ольга играла на рояле, работали, играли в карты, Государь читал. Часто дети сходились в караульное помещение Великие Княжны, со свойственной им простотой, которая и составляла их главную привлекательность, любили разговаривать с солдатами охраны, расспрашивали их о семьях, селах, о сражениях.
С февраля, по почину П.Жильяра, начали устраивать домашние спектакли. Великая Княжна Ольга принимала в них участие реже других, но следует отметить, что в пьесе Чехова “Медведь” (спектакль 18 февраля) роль Поповой играла Великая Княжна Ольга, а ее партнером (роль Смирнова) был Государь.
В пьесе “Lа Веtе Nоirе” она играла роль Маmаn Мiеttе.
По субботам бывала всенощная в зале, а по воскресеньям разрешали ходить под охраной через городской сад в церковь Благовещения.
“24 декабря, — как писала одна из Великих Княжон, — была у нас всенощная; за столом со всеми образами, поставили елку; так она и простояла всю всенощную; на елку мы ничего не вешали”. “Зато, — вспоминал один из присутствующих, — все женские руки Семьи приготовили всем по нескольку подарков, и все вместе своею бодростью и приветливостью сумели всем окружающим устроить настоящий праздник”.
К новому году Великая Княжна заболела краснухой, заразившись от одного из товарищей Наследника, с которым она продолжала быть неразлучной.
Несмотря на всю эту подневольную, полную лишений и тревог тоскливо-сиротливую жизнь, Великие Княжны были бодры духом. “Такие храбрые и хорошие, никогда не жалуются, я так довольна их душами”, — писала Государыня из Тобольска.
Скоро наступят для них страшные испытания, пойдут они на свою Голгофу, и хочется здесь, как бы в последний раз, присмотреться к духовному миру Великой Княжны Ольги, какой она рисовалась в эти дни хорошо ее узнавшим, но посторонним людям.
Полковник Е. С. Кобылинский, проживший год с Царской Семьей (Царское Село — Тобольск) и наблюдавший ее в самых различных условиях, так охарактеризовал следователю Великую Княжну:
“Ольга Николаевна — недурная блондинка, лет двадцати трех. Барышня в русском духе. Она любила читать, была способная, развитая девушка, хорошо говорила по-английски и плохо по-немецки.
Она имела способности к искусствам: играла на рояле, пела и в Петрограде училась пению (у нее было сопрано), хорошо рисовала. Была она очень скромная и не любила роскоши. Одевалась очень скромно и в этом отношении постоянно одергивала других сестер. Сущность ее натуры, я бы сказал, вот в чем: это —русская хорошая девушка с большой душой. Она производила впечатление девушки, как будто бы испытавшей какое-либо горе, — такой на ней лежал отпечаток. Мне казалось, что она больше любила отца, чем мать, а затем она больше любила Алексея Николаевича и звала его “маленький” или “беби”. Никто как-то не замечал старшинства Ольги Николаевны. Все они были очень милые, симпатичные, простые в общении, чистые девушки”.
Благороднейший, до конца преданный Царской Семье лейб-медик доктор Е. С. Боткин отмечал в своем дневнике особенную чуткость и нежность Великой Княжны Ольги к людям, к чужому горю: “Я никогда не забуду тонкое, совсем непоказное, но такое чуткое отношение к моему горю... Я все вспоминаю покойную княжну М. Голицыну, которая была совсем порабощена чутким сердечным отношением к ней Ольги Николаевны, тогда еще совсем маленькой, когда бедная княжна оплакивала потерю своей прелестной внучки... Сейчас забегала Ольга Николаевна— право, точно Ангел, залетом... А как Ольга Николаевна музыкальна и какие она успехи делает!”
Рабочий А. Якимов, бывший в охране, сказал следователю: “Ольга, Мария и Анастасия важности никакой не имели. Заметно по ним было, что были они простые и добрые”.
Обобщая все данные ему показания, Н. А. Соколов писал: “Старшая дочь Ольга Николаевна была девушка двадцати двух лет. Стройная, худенькая, изящная блондинка, она унаследовала глаза отца. Была вспыльчива, но отходчива, имела сердце отца, но не имела его выдержанности: ее манеры были “жесткие”. Она была хорошо образована и развита. В ней чувствовали “хорошую русскую барышню”, любившую уединение, книжку, поэзию, не любившую будничных дел, непрактичную. Она была наделена большими музыкальными способностями и импровизировала на рояле. Прямая, искренняя, она была неспособна скрывать своей души и была, видимо, ближе к отцу, чем к матери”.
Не слагается ли для вас из этих, с разных уровней и от разных душ данных оценок, прекрасный образ девушки, о которой наш, высокого строя души, поэт сказал:
К страданиям чужим ты горести полна,
И скорбь ничья тебя не проходила мимо...
Но если б видеть ты любящею душою
Могла со стороны хоть раз свою печаль —
О, как самой себя тебе бы стало жаль,
И как бы плакала ты грустно над собою!
VI
И вновь тогда из райской сени
Хранитель-ангел твой сойдет
И за тебя, склонив колени,
Молитву к Богу вознесет.
И С. Никитин
Острые нравственные муки и крестный путь начались для Великой Княжны Ольги со времени отъезда Их Величеств из Тобольска.
Когда стало известно, что Августейшие родители должны уехать и разрешено с ними ехать лишь одной из дочерей, Великие Княжны посоветовались между собой и решили, что Ольга Николаевна слаба здоровьем и ей лучше остаться в Тобольске, где оставался и Наследник.
“Я с содроганием вспоминаю эту ночь”, — пишет Т. Боткина, — и все за ней последующие дни, можно себе представить, каковы были переживания и родителей, и детей, никогда почти не разлучавшихся и так сильно любивших друг друга. Дети оставались в чужом городе одни, больные, не зная, когда увидятся с родителями. К тому же приближалась Пасха, великий праздник, особенно чтимый Их Величествами, который они всегда привыкли проводить вместе, говея на Страстной неделе”.
12 апреля вечером, когда приготовления к отъезду были закончены, П. Жильяр видел Государыню, которая сидела на диване, имея с собой рядом двух дочерей; они так много плакали, что их лица опухли.
Около четырех часов утра, когда на рассвете бледного весеннего дня сибирские кошевы отъехали от губернаторского дома и завернули за угол, отрывая от оставшихся дорогих Государя и Государыню, отца, мать и сестру, увозимых в неизвестность, окруженных солдатами с винтовками, три фигуры в серых костюмах долго стояли на крыльце и медленно, одна за другой, вошли в дом... “Великие Княжны, — как писал П. Жильяр, — возвращаются к себе наверх и проходят, рыдая, мимо дверей своего брата.
22 апреля — грустный канун Пасхи; все подавлены; от уехавших нет вестей. Великая Княжна Ольга пишет одно из последних, дошедших до нас писем, в котором, конечно, прежде всего передает тревоги и вести об увезенных: “Живут в трех комнатах, едят из общего котла, здоровы. Дорога очень утомила, так как страшно трясло. Маленькому лучше, но еще лежит. Как будет лучше, поедем к нашим. Ты, душка, поймешь, как тяжело. Стало светлее. Зелени еще никакой. Иртыш пошел на Страстной. Летняя погода. Господь с тобой, дорогая. От всех крепко целую, ласкаю”.
4 мая караулы при оставшихся были заняты латышами во главе с кочегаром Хохряковым и жестоким жандармским сыщиком Родионовым, который уже на следующий день во время богослужения поставил около престола латыша следить за священником; это так всех ошеломило, что Великая Княжна Ольга Николаевна, — вспоминает Е. Кобылинский, — плакала и говорила, что если бы знала, что так будет, то она не стала бы просить о богослужении. Обращение с Великими Княжнами становилось все более и более возмутительным. Родионов не позволил Великой Княжне Ольге Николаевне не только запирать на ночь дверь их спальни, но и затворять ее, чтобы, как он говорил, “я каждую минуту мог войти и видеть, что вы делаете”. Волков что-то сказал ему по этому поводу: “Девушки, неловко...”
Родионов сейчас же помчался и в грубой форме повторил свой приказ Ольге Николаевне. Великим Княжнам нельзя было без его разрешения не только выходить гулять, но и спускаться на нижний этаж. Чувства, пережитые Великой Княжной Ольгой, лучше всего характеризуются двумя известными стихотворениями-молитвами, переписанными в Тобольске. В доме Ипатьева впоследствии были найдены книги Великой Княжны Ольги Николаевны, среди них английская книга "End Mary Sings Magnificat" (на первом листе — изображение креста и написанные рукою Государыни стихи; на обратной стороне рукою Государыни написано: В. К. Ольге 1917г. Мама. Тобольск); в книге вложены нарисованные и вырезанные из бумаги изображения церкви Спаса Преображения в Новгороде и, кроме того, вложены три листика бумажки; на одном из них написано стихотворение “Разбитая ваза” Сюлли Прюдома, на двух других рукою Великой Княжны написаны печатаемые здесь стихотворения.
МОЛИТВА
Пошли нам, Господи, терпенье
В годину буйных, мрачных дней,
Сносить народное гоненье
И пытки наших палачей.
Дай крепость нам, о Боже правый,
Злодейство ближнего прощать
И крест тяжелый и кровавый
С Твоею кротостью встречать.
И в дни мятежного волненья,
Когда ограбят нас враги,
Терпеть позор и оскорбленья,
Христос Спаситель, помоги!
Владыка мира, Бог вселенной.
Благослови молитвой нас
И дай покой душе смиренной
В невыносимый, страшный час.
И у преддверия могилы
Вдохни в уста Твоих рабов
Нечеловеческие силы —
Молиться кротко за врагов.
ПЕРЕД ИКОНОЙ БОГОМАТЕРИ
Царица неба и земли,
Скорбящих утешенье,
Молитве грешников внемли:
В Тебе — надежда и спасенье.
Погрязли мы во зле страстей,
Блуждаем в тьме порока,
Но... наша Родина ... О, к ней
Склони всевидящее Око.
Святая Русь — Твой светлый дом
Почти что погибает,
К Тебе, Заступница, зовем
Иной никто у нас не знает.
О, не оставь своих детей,
Скорбящих Упованье,
Не отврати Своих очей
От нашей скорби и страданья.
7 мая покинули Тобольск.
По словам Т. Боткиной, издевательство охраны продолжалось на пароходе, все прогрессируя. К открытым дверям кают Великих Княжон были приставлены часовые, так что они даже не могли раздеться; вся провизия, присланная Их Высочествам жителями и монастырем, была отобрана.
В Тюмени на пристани собралась громадная толпа народа, приветствовавшая Царских детей; под сильным конвоем их провели к специальному поезду, который ночью 11 мая прибыл в Екатеринбург.
“Утром, — вспоминает П. Жильяр, — около 9 часов несколько извозчиков стали вдоль нашего поезда, и я увидел каких-то четырех человек, направлявшихся к вагону детей. Прошло несколько минут; матрос Нагорный пронес Наследника; за ним шли Великие Княжны, нагруженные чемоданами и мелкими вещами. Шел дождь; ноги вязли в грязи. Несколько мгновений спустя извозчики отъехали, увозя детей к городу. Рядом с Великой Княжной Ольгой сел Заславский3”.
Пятьдесят три дня жизни в Екатеринбурге были для Великой Княжны Ольги, как и для всей Царской Семьи, днями физических лишений, невыносимой нравственной пытки, издевательства разнузданной охраны, полной оторванности от мира, обреченности и вечной тревоги. Это была уже не жизнь, несмотря на всю духовную силу сплоченной Царской Семьи.
Размещались в верхнем этаже дома Ипатьева. Великие Княжны занимали комнату с одним окном, выходящим на Вознесенский переулок, рядом с комнатой Их Величеств, дверь из которой была снята; первые два-три дня кроватей в их комнате не было; спали на полу.
О жизни Царственных мучеников за это время мы узнаем из рассказов камердинера Государя, Т. Чемадурова, и рабочих, бывших в охране.
Вставали в восемь-девять часов утра, собирались в комнате Государя, пели молитвы; Государыня с дочерьми днем вышивала или вязала; гуляли час-полтора; часто на эти прогулки Великая Княжна Ольга Николаевна выносила больного Наследника; никаким физическим трудом заниматься не позволяли. Обед бывал около трех часов дня, пища приносилась из советской столовой, а позже разрешено было готовить дома; обед был общий с прислугой; ставилась на стол миска, ложек, вилок не хватало; участвовали в обеде и красноармейцы, которые входили в комнаты, занятые Царской Семьей, когда хотели.
Великие Княжны иногда пели духовные песнопения. Херувимскую песнь, а как-то и грустную светскую, на мотив песни “Умер бедняга в больнице военной”.
А в это время из комендантской комнаты (наискосок от комнаты Великих Княжон) неслось под звуки пианино пьяное пение ухабистых или революционных песен
Внутри помещения и снаружи стояли часовые. Устраивалась перекличка заключенным.
Когда Княжны шли в уборную, красноармейцы шли за ними; всюду писали разные мерзости; залезали на забор перед окнами царских комнат и “давай разные нехорошие песни играть”, как показал один из чинов охраны; крали мелкие вещи; по вечерам Великих Княжон заставляли играть на пианино. Только глубокая вера и сильная Семья поддерживали мужество заключенных.
Люди охраны, грубые, жестокие, озверелые, были поражены их кротостью, простотой: их покорила полная достоинства душевная ясность, и они чувствовали превосходство тех, кто проявил такое величие духа. И первоначальную жестокость сменяло у многих глубокое сострадание.
“Как я их сам своими глазами поглядел несколько раз, — показал А. Якимов, — я стал душою к ним относиться совсем по-другому: мне стало их жалко; жалко мне стало их, как людей”.
Священник Сторожев, служивший 20 мая в доме Ипатьева обедницу, так передал свое впечатление о Великих Княжнах: “Все четыре дочери были, помнится, в темных юбках и простеньких беленьких кофточках. Волосы у всех у них были острижены сзади довольно коротко; вид они имели бодрый”. Он же видел их во время службы 1 июля, за три дня до кончины. “Они были одеты в черные юбки и белые кофточки; волосы у них на голове подросли и теперь доходили сзади до уровня плеч; все дочери Государя, — добавляет батюшка, — на этот раз были, я не скажу в угнетении духа, но все же производили впечатление как бы утомленных”. “Они все точно какие-то другие, —заметил диакон, — даже и не поет никто”.
В понедельник, 2 июля, две женщины мыли полы в доме Ипатьева; Великие Княжны помогали убирать, передвигали в спальне постели и весело между собой переговаривались.
Один из чинов охраны видел Великую Княжну Ольгу в последний раз в саду при доме Ипатьева 3 июля, около четырех часов дня, на прогулке с Государем.
А через несколько часов, в ночь на 4 июля, Великая Княжна Ольга, чистая русская девушка, была убита в одной из комнат нижнего этажа дома, расположенной как раз под комнатой Великих Княжон.
Их разбудил среди ночи и провел туда Юровский, который затем на их глазах убил Государя.
“Великие Княжны прислонились к стене в глубине комнаты. За первыми же выстрелами раздался женский визг и крик нескольких женских голосов”.
Они, видимо, пережили последний ужас расстрела самых дорогих на свете — отца и брата.
Позднее следствие обнаружило при раскопках в лесу у села Коптяки мелкие вещи, принадлежавшие Великой Княжне 4.
Так эта славная русская девушка и подлинно русская Великая Княжна одна из первых трагически увенчала невинное мученичество русских людей в наши страшные годы.
Любимая дочь Императора Николая II, она наследовала от него все лучшие стороны его души: простоту, доброту, скромность, непоколебимую рыцарскую честность и всеобъемлющую любовь к Родине.
Долголетняя воспитанница и старшая дочь Императрицы Александры Феодоровны, она восприняла от нее искреннюю и глубокую евангельскую веру, прямоту, уменье владеть собой, крепость духа. Заветы Государыни, которая говорила о себе: “всегда верная и любящая, преданная, чистая и сильная, как смерть”, были ясны и трудны.
“Сперва — твой долг, потом — покой и отдых.
Твой долг исполняй, вот что лучше всего.
Господу предоставь остальное!”
Так написала она в дневнике Государя; это же внушала она и своим дочерям.
А в заточении она говорила: “Только бы устоять, только бы не дрогнуть духом, только бы сохранить сердце чистое и крепкое”.
Эти два сильных влияния — отца и матери — сбивались крепким ладом редкой по сплоченности Царской Семьи. Если все это сочетать с природными дарованиями Великой Княжны Ольги и с тем, как ора сумела пройти открыто перед всеми хотя и недолгий, но очень сложный по переживаниям жизненный путь, то перед нами предстанет ее светлый, прекрасный образ русской девушки с большой ясной душой.
Она сумела жить во имя того, во что она верила, любила, и шла она своей прямой дорогой. Она не уходила от жизни, но она и не выходила в жизнь на борьбу; она кротко, но с ясной прямотой защищала свой жизненный путь, на котором ярко горели ее светлые маяки, как “нечто твердое и незыблемое, на что опиралась ее душа”: ее глубокая вера, безграничная любовь к России, к своей Семье (а в ней — к Государю, к Наследнику), ее чистый путь девушки.
Натура цельная, глубокая, она жила и ушла из неузнанная, неоценённая; редко кому открывал онаа свой душевный мир (думаем, одному Государю, отчасти — Великой Княжне Татьяне); с задушевностью простого искреннего чувства она шла к людям, особенно участливо и любовно — к простым людям и с деятельной любовью — к страдавшим. Ее скромная жизнь должна будить живое сочувствие и глубокий интерес к себе уже по тому немногому, чту она проявила в жизни, чту приоткрылось из ее сложного и много обещавшего душевного мира, по той роли, к которой она, быть может, была величаво призвана.
Все смели налетевшие бури. Жертвы трагедии России — ей под стать.
...И. С. Шмелев, обращаясь к группе русских девушек в эмиграции, сказал: “Славные русские девушки! Вы русские бездорожницы, вы вышли искать Россию, потонувший Град-Китеж! Идите смело — и найдете... Вам предстоит великое: создать новую, чистую русскую семью, обновлять, очищать от скверны родной народ. Вы понесете народу Бога, понесете в жизнь правду, все то, ценнейшее, чем возвеличена русская женщина: выполнение долга, самоотверженность, милосердие, чистоту, духовность, кротость, готовность к подвигу, верность и глубину любви... С Богом в душе, с верой, с памятью о загубленном, чудесном, чистом вы будете стойки, вы будете свято горды: вам, зарубежные русские девушки, а с вами и вместе и тем, кто сохранил себя там, — великое вам назначено... Мужчине — строить, вам — освящать...”
В этом предстоящем великом подвиге пусть явится светлым и ярким воспоминанием “о загубленном, чудесном, чистом” образ прекрасной и подлинной русской девушки — Великой Княжны Ольги.
Пусть ее светлый облик, ее жизнь будут живым примером, зовущим маяком.
-------------------
1 Все дни обозначены по старому стилю. ^
2 Няней детей была Александра Александровна Теглева, ее помощницей — Елизавета Николаевна Эрсберг. Обе они последовали с Великими Княжнами в Тобольск и Екатеринбург.^
3 Голощекин, Юровский и Заславский проявляли власть над Царской Семьей с первого момента прибытия ее в Екатеринбург. ^
4 Из вещей Великой Княжны, обнаруженных в доме Ипатьева и на руднике, отметим:
Образ Богородицы с надписью на нем: “Дорогой нашей Ольге благословение от Папа и Мама. Спала. 3 ноября 1912 года”.
Образ Николая Чудотворца. Обычно этот образ висел у ее кровати: в дорогу она надевала его на себя.
Французская книга “Франция во все века”; надпись рукою Государя: “Елка 1911—4 декабря. Царское Село. От Мама и Папа” и сбоку: “Ольга Н.”.
Английская книга “The princess end goblin”.
“Орленок” Ростана; надпись по-французски: В. К. О. Н. от П. Ж. Спала. 3-Х1-1912”. ^
