Св.Матрона Московская

ББК 86-372 М34

По благословению

Святейшего Патриарха Московского и всея Руси АЛЕКСИЯ II

М 34 Матрона Московская. Повесть о житии. - М.: Издательский Совет Русской Православной Церкви, 2002.

Краткая повесть об одной из самых почитаемых в Москве святых — блаженной Матроне (прославлена Русской Православной Церковью в лике святых 2 мая 1999 г.) — ясно, светло и с любовью доносит до нас образ того, как “сила Божия в немощи свершается”, как маленькая, беспомощная, от рождения слепая женщина силой Божией благодати обрела великую духовную прозорливость и обратила, и доныне продолжает обращать ко Христу тысячи людей. Святая блаженная Матрона в этой радостной о Христе книге предстает перед нами как “самый счастливый человек своего времени” и учит нас, что истинное счастье — единение с Богом. Для младшего и среднего школьного возраста.

(с) Издательский Совет Русской Православной Церкви, 2002 г.

(с) А. В. Старостин: текст, 2002 г.

(с) О.В.Подивилова: иллюстрации, 2002 г.

ОГЛАВЛЕНИЕ

ВСТРЕЧА СО СВЯТЫМ ИОАННОМ КРОНШТАДТСКИМ

НЕДРЕМЛЮЩЕЕ ОКО МИЛИЦИИ

ЯЩЕРИЦА С РОЖКАМИ

ПОДВОДНЫЕ КАМНИ МОРЯ ЖИТЕЙСКОГО

МОЛИТВЕННИЦА ЗА ОТЕЧЕСТВО НАШЕ

УЧИТЕЛЬ И ПРОПОВЕДНИК

ПОСЛЕДНИЕ ДНИ

Теперь, думаю, мало кто помнит старика, по прозвищу Злая Рота, хотя во многих домах у железнодорожного моста и канала можно встретить исполненные им резные рамочки на портретах, матрёшек и копилки в виде раскрашенных котов и собак. И у нас есть деревянный, крашенный анилином кот с надписью “МОИ ДРУК ШАРК” (понимай: “Шарик”).

Злая Рота был маленьким сухим стариком с огромными, будто не от его тела руками. В его полуподвальной комнате никогда, кажется не выключался свет и был слышен или гул станка, или глухие удары киянки.

Летом окна распахивались для тепла настежь, и мы, малые ребята частенько прямо с улицы наблюдали рождение табуретки или матрёшки в заваленной стружками мастерской.

Иногда старик подходил к окну, снимал очки, глядел на нас неожиданно добрыми, синими глазами и говорил:

— Ну что, злая рота? Заходите, чай будем пить. Только ведите себя чинно и благородно — без базара.

И мы вели себя чинно и благородно. То есть без базара.

Большая сыроватая комната с целой армией котов и собак на полках была одновременно и мастерской, и “складом готовой продукции”, и спальней, и, как говорил Злая Рота, трапезной — с иконами и красной лампадкой, которая горела, как звезда.

Этот угол с золотом окладов и радужными ореолами вокруг светящихся точек — от лампады и отражений лампы — был, как казалось нам, наполнен особой, нездешней жизнью.

Иногда Злая Рота объяснял нам, где Спаситель, где Его Пречистая Матерь и Его святые угодники.

В то далёкое время веровать считалось едва ли не преступлением, и случалось, за Православие иные шли, как первые христиане, и на страшные муки, и в тюрьмы. Говорят, и к Злой Роте однажды приходили товарищи в серых коверкотовых костюмах — что-то искали в ящиках и банках с мебельным лаком. А самый старший по возрасту и солидности прочитал на раскрашенной собаке корявые буквы: “МОИ ДРУК ШАРК” — и вдруг его стал разбирать смех.

— Отставить! — приказал он своим товарищам в коверкоте, а Злой Роте сказал: — Извиняй, папаша.

А потом, уже в дверях, — Злая Рота рассказывал об этом моему отцу, — проворчал:

— Тоже мне, учитель христианства! Этому учителю надо самому идти во второй класс к малым ребятам, а не в тюрьму!

На киотке среди икон мы видели плохонькую фотографию в очень красивой резной рамочке — старуха с закрытыми глазами. Кто такая? Почему рядом с Христом? Святая, что ли? Совсем не похожа на святую.

— Кто эта бабка? — спросил кто-то из нас, самый шустрый.

— Она, браток, всем родня и всем друг. Такие-то дела!

И вот что рассказал нам Злая Рота о том, как слепая Матрона помогла ему.

Повели мы, значит, с младшей сестрёнкой Нюшей корову продавать. Путь наш лежал сперва в Москву, а потом в Жаворонки, что по Белорусской дороге. Прошли уже верст тридцать, я хлоп-хлоп по карманам — пусто! Где-то обронил документы, и свои, и Нюшины, и Ночкины — так звали корову. А времена были такие, что особо не забалуешь: кругом вооружённый патруль. Кому теперь что докажешь, если ты без документов и корова без бумаг, как бы ничья. Вот и впал я, братки, в большой грех уныния.

— Удавлюсь, — сказал Нюше. — Теперь не оберёшься позору, и корову отнимут — скажут: “Ворованная ”.

— Эх, дурак ты, дурак! — ответила Нюша. — Как тебе не стыдно такое говорить! Давай просить Матронушку — авось поможет.

Я слышал про убогую слепую бабку из соседнего села, да только не очень-то верил в её способности.

— Как она поможет, если сама сидит на койке где-то в Москве, в чужом доме, нас не слышит и к тому же слепая от рождения? Что-то ты, Нюшка, совсем плохая.

— А ты, Ваня, не умничай — ты только попроси её помочь. Вот и всё. И я попрошу. Разве откажет землякам?

— Видишь, Матрюша, влипли мы в большую неприятность. Ты уж, будь добра, помоги.

Была не была, пошли дальше. А до Москвы добираться десять дней. И знаете — добрались. Где, спрашиваете, ночевали? Отвечаю. Поверите — нет, братки: куда ни сунемся — везде нас с коровой пускали и за стол сажали, как родных, и корове перепадал сена клок. Однажды в дом, где остановились, пришёл патруль с проверкой документов. А хозяева сказали:

— Чужих у нас нет — только брат с сестрой приехали.

Нигде нас не остановил патруль, нигде не потребовали документов. Рядом кого-то шерстят, а на нас — ноль внимания, будто нас и вовсе нет. Почему так? Этого я вам, злая рота, объяснить не могу. Ведь я неучёный.

Закончили дела — и сразу на Сходню. Добрались до Матронушки только ночью. Заходим, слышу голос, который мне показался знакомым.

“Как узнала, что свои? — удивился я. — Ведь ни я, ни Нюша не успели ещё и с лова сказать”.

Сидит, как теперь помню, Матронушка на высокой кровати, в синем платье с белыми мушками, волосы расчёсаны на две стороны, ножки свесила, будто малый ребёнок, а сама смеётся.

— Ну и задали вы мне работку! — говорит Матронушка. — Представляешь, — обращается к хозяйке дома, — всю дорогу вела их корову за хвост! Вот, веди им корову, а ещё показывай, где живут хорошие люди, где на ночлег пустят.

“Что за притча! — думаю. — Как могла знать про корову? Как узнала, что мы просили у неё помощи? Тут какая-то хитрость — не иначе”.

А когда мы прощались, Матронушка повернулась ко мне, а сама едва смех сдерживает.

— Как так вышло, Ваня, что сестра, которая тебя моложе, обозвала тебя дураком? Ай-яй-яй!

Сознаюсь, в этот момент я очень перепугался: даже холодок по спине пробежал. Как могла узнать? От Нюши? Но Нюша сидела рядом и молчала, только слушала. А Матронушка продолжает: - Паспорт можно выправить за десять рублей. “Удавлюсь! Удавлюсь!” — передразнила она. — Больше таких глупостей не говори. — И погрозила пальчиком. Руки у нее маленькие были и толстенькие, как у младенца.

Стою перед ней, как баран в аптеке. И ничего не понимаю: “Когда успела узнать моё имя? Ведь и я, и Нюша молчали”.

Выслушали мы рассказ Злой Роты и только переглянулись. А один из нас — самый шустрый — согнул указательный палец: загибает, мол, дед!

Ведь мы тогда были пионерами, а пионерам не положено было верить ни во что таинственное; мы верили в интернационал и пролетариат. То есть во что-то многолюдное, многоголовое, бодро шагающее с красными лозунгами навстречу светлому, как нам обещали, будущему.

Злая Рота поднялся из-за стола, поманил меня пальцем, потом поднял неожиданно сильными руками и поставил на табуретку перед иконами и красной лампадкой.

Я протянул и почувствовал, будто тепло идёт от портретика. Может, показалось? Как так?

— Ттепло, — проговорил я растерянно. — От неё идёт.

— Отставить, злая рота! — приказал старик. — Ведите себя чинно и благородно. А теперь — гулять. Свободны!

Потом, уже на улице, мы забазарили, заспорили и чуть не подрались, обсуждая рассказ Злой Роты. А в моих ушах, помню, всё звучало: “Свободны!” То есть каждый из нас свободен думать и так, и этак: мы можем и верить, и не верить. Но не верить я уже не мог, да и не хотел.

Потом я кое-что узнал, услышал и прочитал о Матронушке — маленькой, беспомощной и бездомной бродяжке, которой, как и Спасителю нашему, негде было голову преклонить и у которой не было ничего, кроме Бога. Иногда пробую кое-что рассказать своим маленьким внукам, хотя житие святой блаженной старицы Матроны окружено многими тайнами, о которых знает лишь Всеведущий Бог, для Которого нет никаких тайн.

А чудеса вокруг Матронушки (Матрёны Дмитриевны Никоновой, годы жизни 1881 —1952) начались ещё с её рождения.

Однажды крестьянке Наталии Никоновой привиделось, будто кружит над ней большая белая птица как бы с человеческим лицом и никак не может найти места, где бы ей сесть. Вдруг уменьшилась и села на правое плечо, словно голубь. А глаза у птицы закрыты веками.

И вспомнила этот сон, когда родилась у неё крошечная слепая девочка-уродка, четвёртый ребенок в семье.

Жизнь русского крестьянина известна: с трудов его, как говорится, будешь не богат, а будешь горбат; и у каждого крестьянина — барин. И не один, а семь.

Вот и Никоновы перебивались с квасу на воду, и случалось, сидели без хлеба и без дров с самого Благовещения, а ночевали ради тепла в печи. Выметет Наталия золу, постелит на под печи прямой соломы — пожалуйте, заползайте в спаленку.

Сердобольные соседи советовали сдать девочку в приют князя Голицына, что в соседнем селе Бучалки, — там-то хоть голодом сидеть не будет.

— Перебиваетесь с квасу на воду, — говорили им, — а такое чадо не жилец. Дай Бог, доживёт до крещения.

— Ничего, — отвечал Димитрий Никонов, человек добрый и богобоязненный. — Не достанет квасу — и воды попьем.

Но разве можно уповать на телесное здравие и на скоромимоходящую красоту? Ведь и молодые и здоровые умирают, а убогие спасаются и получают от Бога сладость райскую и всякое другое утешение...

Первым о богоизбранности девочки сказал прозорливый отец Василий в церкви Успения Богородицы (село Себино Епифанского уезда Тульской губернии), где совершалось таинство святого крещения.

Было это так. Когда отец Василий погружал малютку в купель, все стоявшие рядом увидели над крещаемым младенцем столп света и как бы благоуханный кадильный дым в этом сиянии. Никто не понимал, что происходит: может, это пар поднялся над купелью? Или луч солнца дотянулся до воды через церковное окно?

А старый рассудительный иерей отец Василий сказал:

— Я очень многих младенцев крестил, но такое вижу в первый раз.

При крещении (день Ангела 22 ноября) девочка была наречена Матроной во имя подвижницы Православия Матроны Константинопольской, прожившей долгую жизнь, полную страданий и подвигов во имя любви ко Христу и людям.

— Таковые, — сказал отец Василий, передавая маленькую Матронушку в полотенце крёстной, — жертва Богу от всего общества; она — наша ограда.

“Какая ограда — убогая и слепая девочка? — думали слышавшие священника. — Дай ей Бог как-нибудь огородиться от собственных недугов”.

Но ведь всё возможно Богу. И ещё сказал Господь: “Сила Моя в немощи совершается”.

И по крещении необыкновенные вещи сопровождали Матронушку.

Укутают ее, уложат в печь, а среди ночи — глядь! — нет ее. Куда делась?

А она сидит в красном углу, и перед ней на столе иконы, с которыми она тихонько разговаривает. Как выбралась из печи? Как нашла красный угол? Кто помог снять иконы? Что может понимать в иконах, если их не видит? Тут и зрячие мало что понимают.

— Что делаешь, Матрюшенька? — спросит перепуганная спросонья мать.

— Спите..Скоро приду. Или вдруг скажет матери:

И возится, возится в своём уголке, кряхтит, вздыхает.

“Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало”, — подумает Наталия. Потом взглянет — перо ободрано.

— Так обдерут нашего царя, — скажет Матронушка.

— Не бойся, мама, его уже кругом ободрали. И нашу церковь обдерут.

Однажды мать заметила, что Матронушка сняла с себя крест, и стала ругаться:

— Зачем крестик снимаешь? Замучила ты меня, слепая, своими выходками! Куда дела крест?

— Это ты, мамочка, слепая: у меня крестик на груди всегда. И его не снимаю.

И показала выпуклость на груди в виде креста.

Однажды, говорят, явился к Никоновым прохожий старец с белой бородой и попросил воды. Матронушка, будто зрячая, взяла корец, зачерпнула воды, подала. Старец испил воды, а потом коснулся Матронушки. И сказал:

Когда старик ушел, Димитрий, отец Матронушки, сказал:

От прикосновения Николая Чудотворца у маленькой Матронушки, говорят, и появился на груди крест. Другие говорят, что родилась с крестом. Как было на самом деле? То Богу ведомо.

Жалко, что рядом с Матронушкой не оказалось внимательного и памятливого человека, который записал бы чудесные случаи из её жизни. Теперь многое забыто, а кое-что и непонятно. Особенно маленьким ребяткам. Впрочем, умные ребята задают взрослым вопросы по ходу рассказа. Например, такой: “Что это такое — прямая солома, которую клали в печи? Есть разве кривая?”

Прямая солома — это срезанная серпом, не измятая и не изломанная. Прямой соломой в Тульской губернии, бедной лесом, покрывали крыши; из неё делали соломенные шляпы, ребята плели коврики, косички и те же шляпки, но только для кукол. Теперь, пожалуй, и не встретишь соломенной шляпки. Изломанная после комбайна солома не годится даже на постель: труха и крошки, если попадут за шиворот, не дадут спать. А соломенные шляпки очень красивы. Будто сделаны из золота.

И ещё. Недалеко от Себина раскинулось Куликово поле (местные говорят: Куликово), где произошло самое, наверное, крупное и кровопролитное сражение средневековья, решившее судьбу России, а может, и Европы. Полководец кочевников Мамай со своим несметным конным войском намерен был, разбив русских, пойти на Европу. Европейцы не умели воевать с кочевниками, для которых вся жизнь — война.

А как не вспомнить игумена земли Русской — святого Сергия Радонежского, который благословил великого князя Московского Димитрия Донского на эту битву и отправил с ним двух своих иноков-богатырей — Александра Пересвета и Андрея Ослябю?

Можно сказать, что и Матрона Московская продолжила завещанное святым Сергием — жить по единственному спасительному для России закону Святой Троицы, Единосущной и Нераздельной.

Вот в какие исторические и духовные дали уводит нас простой детский вопрос о соломе! А разве не овевали маленькую Матронушку ветры Куликова поля?

Однажды во время купания Матронушки Наталия поглядела на крестик маленькой дочери, полученный не то от Николая Чудотворца, не то при рождении, и подумала: “Таковой не снимешь и не потеряешь. Тяжек твой крест, бедное, несчастное дитя!”. И смахнула слезы.

— Это я-то несчастная? — засмеялась Матронушка. Потом помолчала и добавила: — Несчастны мои братцы — Ваня да Миша.

“Как узнала, что я подумала? — озаботилась Наталия. — Неужели прозорливая и читает чужие мысли?”

Слепая Матронушка не могла участвовать в детских играх, а обыкновенные для ребячьего возраста шалости оборачивались для неё мукой. Подружки дразнили её и нередко обижали: то крапивой настегают, то в яму спихнут и наблюдают, как слепая девочка наощупь выбирается и блуждает в поисках дома. Но скоро она наладилась ходить в Божий дом — церковь. Сперва с родителями на воскресную литургию, а потом и сама научилась находить дорогу ко храму. И ходила уверенно, будто зрячая. У неё было и свое любимое местечко: слева за входной дверью у западной стены. Здесь её всегда можно было найти. Она, говорят, и выросла при храме и замечательно знала все службы.

Её личико как бы светилось в сумраке храма; такие светлые лица бывают у праведников, для которых каждый миг жизни — радость, а всё зло мира сего — лишь временные неудобства; надо ли на них обращать внимание, если конец всех хождений по мукам счастливый — Царствие Небесное?

— Что ты, доченька? — испугалась Наталия. — Какая ещё свадьба?

И заспешила к священнику, а сама думала: “Не иначе, как девчонка умом повредилась”.

Отец Василий сам пришёл к Никоновым, исповедал и причастил Матронушку, а Наталии и Димитрию сказал:

Наталия и Димитрий переглянулись: как следует понимать сказанное священником?

— Христова невеста? — переспросила Наталия. — Монахиня, что ли?

— Её телесная слепота крепче любых стен монастырских, а её любовь к Спасителю мира — любовь к избранным овцам стада Его.

“Понятно, — подумала Наталия. — Земного у неё ничего нет. И быть не может”.

На другой день к дому Никоновых подкатили две повозки, а в них люди.

— Не здесь ли живет прозорливая девица, которая исцеляет болезни? У нас больной.

Димитрий и Наталия не знали, что и ответить, а маленькая Матронушка крикнула из своего уголка:

— Это ко мне. Я ведь говорила, что будет свадьба.

“Понятно, — подумала Наталия, — союз со всеми недугующими ”.

Однажды, говорят, благочестивая и добрая девица Лидия Янькова, дочь местного себинского помещика, собралась в паломничество по святым русским местам и пригласила с собой 14-летнюю Матронушку.

Побывали девицы и в Киево-Печерской лавре, и у преподобного Сергия Радонежского в Троице-Сергиевой, и у святого Александра Невского в Петербурге, и в других городах и весях.

Рассказывают, что по окончании службы в Андреевском соборе Кронштадта святой Иоанн Кронштадтский выделил в толпе прихожан маленькую Матронушку, подозвал её к себе и сказал:

— Вот идёт моя смена — восьмой столп России.

Спустя годы Лидия Янькова скажет, что Иоанн Кронштадтский по своей прозорливости уже тогда предвидел особое служение Матронушки России и нашему народу во времена гонений на Православие.

Сама Матронушка никогда не говорила о словах святого Иоанна Кронштадтского — из смирения.

На семнадцатом году Матронушка лишилась возможности ходить: у неё полностью отнялись ноги. До конца дней своих она останется сидячей, и сидение её в разных домах и квартирах (она не имела места, где голову преклонить) продолжалось полвека. Она никогда не роптала ни на свои недуги, ни на житейскую неустроенность и одним лишь фактом своего существования служила для всех образцом смиренномудрия, терпения и любви. Многие её жалели, но она, истинная праведница, видела во всех своих бедах только знаки внимания к себе Спасителя нашего и говорила:

— Будьте как дети. Возят дитя на саночках, и нет никакой заботы. Господь всё Сам устроит.

И несла свой тяжкий крест с нездешней радостью. Она прозревала в душе каждого человека, даже оступившегося, черты Образа Божия. И жила, как в раю. Ведь что такое рай? Место, где человек рядом с Богом, где он чувствует Бога, скрытую Его теплоту.

— Жаль, матушка, что вы не видите красоту мира.

— Мне Бог однажды открыл глаза и показал творение Своё. И солнышко видела, и горы, реки, травку зелёную, цветы, птичек, и Москву златоглавую... И в нашей церкви я все иконы знаю, какая где стоит.

Знающие люди считали, что Матронушка с детства стяжала дар непрестанной молитвы, и это спасало, согревало её и освещало нелёгкий путь служения Богу и людям. Отсюда и её редкая способность духовного рассуждения, прозорливости и исцеления.

А шли к ней с такими бедами, ради которых, как считали некоторые, не для чего беспокоить ни Бога, ни Его святых угодников. А к Матронушке можно. У такого-то нерадивого мужика лошади ушли — “Матронушка, помоги, пожалуйста”; у такой-то девы начальник ругается — “Матронушка, огради!”; такая-то сомневается, выходить замуж или нет — “Посоветуй”; у такой-то брат обезножел и стал как бы дурачок — “Что делать? ”; такая-то озабочена, продавать корову или погодить... И Матронушка всем сердцем своим входила в мелкие заботы и беды каждого. Она, как говорили иные, явилась в мир ради снисхождения к слабостям нынешнего человека, окружённого мелкими бесами суетности и себялюбия. Впрочем, проявляла порой и строгость — ради вразумления, конечно, но не наказания.

Как-то на Пасхальной неделе пришли из соседней деревни женщины похристосоваться с Матронушкой, и та подала одной просфору, другой воду, а третьей — красное яйцо.

— Выйдешь на гумно — съешь яйцо, — сказала она.

Вышли женщины за огороды, женщина, как советовала ей Матронушка, разбила яйцо, а там живая мышь.

Все, кто были рядом, перепугались, особенно та, что получила яйцо, и воротились к Матронушке — рассказать про случившееся.

— Ну что, гадко мыша-то есть? — встретила женщину Матронушка.

— А как ты людям бедным, у которых даже коровы нет, продавала молоко из-под мыша?

— Так я его из молока выкинула, люди не видели, — оправдывалась растерянная баба.

— Люди много чего не видят, а Бог видит, что ты молоко из-под мыша сиротам продаёшь. Иди и впредь не греши.

Один молодой человек решил посмеяться над Матронушкой и намолоть ей небылиц — пусть, мол, слепая девка разбирается. Но только зашёл, Матронушка будто насквозь прозрела этого пустого зубоскала.

— Я слепая и неграмотная девка, а ты зрячий и грамотный. Мне с тобой говорить не о чем. Ступай прочь.

Насмешников и маловеров на пути Матронушки хватало: кое-кто открыто смеялся над ней; кое-кто злился: “Чего, мол, тут пророчишь, слепая?!”

Не верили ей и родные братья, а если сбывались её слова, говорили:

Приближался 1914 год. Никто не знал, не подозревал ещё, что вскоре разразится война с германцем, что за ней последуют две революции и погибнет множество людей.

Однажды Матронушка попросила свою мать Наталию передать священнику, что в его библиотеке на такой-то полке и в таком-то ряду книг хранится прорись (образец на бумаге) редкой иконы “Взыскание погибших”. И эту икону следует заказать изографу (иконописцу), аккуратному в художестве и благочестивому.

— Мне эта икона о погибших снится. Грядут немилостивые времена. Много будет погибших.

Наталия пошла к священнику, а сама думала: “Каких ещё погибших? Где она видела погибших? И вообще, где искать деньги на художника — художники нынче дороги. Впрочем, образца, о котором говорила Матрюша, у батюшки может и не быть”.

Каково же было удивление и Наталии, и самого священника, когда в указанном месте обнаружилась редкая прорись иконы.

— Что ж, средства будем собирать всем миром — Христа ради, — сказал батюшка.

Необходимое для оплаты художника собрали по подписному листу на удивление скоро и сложили собранное перед Матронушкой. Та потрогала руками деньги и отделила рубль и полушку.

Женщины, находившиеся при ней, стали переглядываться, и лишь одна вспомнила, что среди жертвователей был мужик, который положил рубль в кружку с ругательствами, а другой смеху ради бросил полушку.

Скоро и изограф, понимающий, как говорили, священное художество, прибыл из города Епифани и предстал перед Матронушкой, главной заказчицей работы.

— Дело для нас привычное, — сказал художник.

— Коли так, то приступай к делу. Грунта положи лебастровые, а не меловые, и плави клади не сразу, а по-старинному.

— Дело привычное, — повторил художник, недоумевая, как слепая от роду может рассуждать об его тонком ремесле, когда сама никогда не видела икон.

Однако Матронушка продолжала в чём-то сомневаться.

— Ладно. Пробуй, — сказала она. — Но прежде всяких дел исповедайся и причастись. И получи благословение. Иначе ничего не выйдет.

Прошло немалое время, можно было бы и работу представить на суд прихожан, да только привычное для художника дело сразу как-то не заладилось. Кисть потеряла трепетность, а глаз — зоркость к миру духовному. И выходил не образ Пречистой, а то, о чём наш насмешливый народ говорит: не сгодится Богу молиться — сгодится горшки покрывать.

Напуганный утратой своей способности к священному художеству, изограф пошел к Матронушке просить прощения.

— Пришёл, — ответил художник, не понимая, как слепая узнала об его приходе.

— То-то и оно, что не получается. Теперь иди и покайся в своем главном и нераскрытом грехе, за который ты не понёс наказания и о котором промолчал на исповеди.

Художник (а на его совести и в самом деле было преступление, о котором, как он думал, никто не знал) так и повалился Матронушке в ноги.

— То-то и оно, что грешен. Бога не проведёшь, Господь всё видит, ничто от Него не укрывается. Ступай к батюшке и впредь не лги.

Одна барыня купила в Себине дом и, прослышав о прозорливой слепой девице, пришла к ней.

— Хочу строить колокольню, — сказала она Матронушке, думая, что та поддержит её благое намерение.

— Не время строить храмы, — ответила Матронушка. — Время спасаться.

— Вот те на! Почему не сбудется? Всё у меня есть: и деньги, и материалы, я уже и извести нажгла.

Барыня ушла, сомневаясь в прозорливости Матронушки.

Однако наступали времена войн и революций, когда храмы не строили, а разрушали, а священников расстреливали за верность Православию и России. Много народа погибло: кто по неправде своей, кто по ослеплению, а кто и за правду.

Матронушка в чистоте своего сердца провидела и революции, и гонения на Православие и старалась отмолить у Господа Россию от грядущих бед, но страшен был наш грех одурения и отступничества — вот и попустил Господь сатане.

Матронушка дни и ночи непрестанно молилась за веру, богохранимую страну нашу, благочестивейшего государя и воинство его, — да видно, наступали последние времена и одолела нас духовная и сердечная слепота и гордость, и Бог, вновь оплёванный и осмеянный, ждал со смирением, когда мы повернёмся к Нему и воскликнем со слезами: “Да святится Имя Твое!” и припадём к Его груди, как блудные дети к любящему Отцу.

Матронушка призвала к себе Лидию Янькову, с которой совершала паломничества по святым местам России, и сказала:

— Пусть отец твой поскорее распродаст всё своё, что имеет, и будет готов к долгому странствованию.

Но помещик Яньков считал себя человеком образованным и сочувствовал борцам за свободу от нехорошего царя. Совет убогой Матронушки он пропустил мимо ушей: что, мол, знает слепая девица?

Случилась революция, имение Янькова было разграблено, а сам он отправился в странствование, из которого никто пока не возвращался: его расстреляли. И во многих домах в Себине появилась причудливая мебель, картины и книги на иностранных языках, хотя мало кто читал и по-русски.

“Воистину, нет пророка без чести — только в отечестве своём”, — думала Лидия Янькова словами Спасителя нашего, Которого ни во что не ставили домашние Его.

Братья Матронушки Михаил и Иван поступили в большевики, стали сельскими активистами и воевали то с единоличником, который не желал сбиваться в колхозные стаи, то с Церковью, то с Матронушкой. Присутствие в доме блаженной, которая примером собственной благочестивой жизни учила хранить веру Православную, создавало для братьев большое неудобство: они могли в любую минуту пострадать от власти, ради которой отказались от веры отцов. И Матронушка, жалея их — зрячих, здоровых, грамотных, — стала искать способа уехать. И уехала в Москву ради братьев, которых считала несчастными людьми.

Покинув дом родной и своих партийных братьев, она — слепая и беспомощная — останавливалась, где примут Христа ради. И порой попадала к хозяевам не очень хорошим. Она, подобно святым бессребреникам Косьме и Дамиану, никогда не брала платы за свои исцеления, но ей, правду надо сказать, кое-что приносили: кто хлебца, кто рыбки.

Она ежедневно принимала не менее сорока увечных и сломленных духом людей и учила спасаемых не только своими притчами и советами, но примером собственного смирения и стойкости. Ведь у неё не было ничего: ни угла, ни имущества, ни запасов, ни паспорта, ни денег, ни хлеба. Даже тот хлеб, который ей приносили, до неё не доходил. Однажды попала она к злой бабке Пелагее, которая забирала все приношения для своих многочисленных родственников и держала свою кормилицу впроголодь. А порой и поколачивала её, если была пьяна.

Матронушка у неё просит стакан воды, а та ворчит:

Матронушка по примеру гонимых праведников только Господа благодарила за свои новые и новые испытания, крупные и мелкие, а на Пелагею даже не злилась: у этой вздорной особы жизнь тоже была не сладкая.

А то, что Матронушка порой не получала и стакана воды, никак не отражалось на её всегда ровном, добродушном и радостном настроении.

— Зачем осуждать других людей? — говорила она очередному своему гостю, который пришёл за советом и исцелением. — Каждая овечка будет подвешена за свой хвостик. Чего тебе до других хвостиков!

— Чего ты, слепая, понимаешь в овцах! — ворчала из-за перегородки пьяная Пелагея, — Тоже мне, овцевед!

— Близко и при дверях уже времена страшные, — продолжала Матронушка, не обращая внимания на шутки пьяной хозяйки. — Теперь перед вами лежит крест и хлеб. Что выберете?

— Как можно без хлеба? — возражали ей. — Вдруг у тебя самой весь хлеб отнимут?

— А мы помолимся, возьмем земельки, скатаем шарики, снова помолимся Спасителю нашему, съедим и сыты будем.

— Рады мы ради Христа, Света нашего, пострадать,— говорила Матронушка. — Подаст кто кусок хлеба — спаси его Бог, а не подаст — да благословенно Имя Господне!

И видела в алчной Пелагее чуть ли не посланца Божия, присланного ей ради исполнения заповеди: “Возлюбите врагов ваших”. И любила её, и никогда никому не жаловалась, что её обижают, как не жаловалась на своих обидчиц в детстве.

Как Матронушка, беспаспортная бродяжка, избегала ареста, объяснить невозможно.

Однажды “добрые” люди донесли “куда следует” о бабке, к которой валом валит подозрительный народ. Незамедлительно явился милиционер.

— Нарушаем паспортный режим, — сказал он. — Велено тебя арестовать.

— Иди скорее домой — у тебя несчастье, — ответила ему Матронушка.

— Ты мне голову не морочь, старая. Я должен тебя доставить в отделение, а там решат, что с тобой делать.

— Беги скорее. Слепая от тебя никуда не денется. Я сижу на постели, никуда не хожу.

Милиционер задумался: вдруг правда? А слепая и в самом деле никуда не убежит.

И поехал домой на милицейской машине — благо, что недалеко, — а в доме и в самом деле несчастье: пока он требовал у слепой бабки несуществующий паспорт, взорвался примус, и жена его обгорела.

Милиционер на служебной машине мгновенно доставил пострадавшую жену в больницу, и доктор сказал ему:

— Вам повезло, что вы оказались около дома, иначе бы её не спасти.

На следующее утро, говорят, милиционеру был устроен разгон от вышестоящего начальства за невыполнение приказа. Милиционер рассказал о случившемся — начальство задумалось.

— Ладно, Бог с ней, со слепой, — сказало начальство. — Только предупреди её, гражданку Никонову, чтобы убиралась из нашего околотка, то есть района. И не так открыто помогала людям. Видать, не простая эта бабка.

А жила Матронушка то на Ульяновской улице у священника, мужа Пелагеи, пока его не арестовали за религиозность; то на Пятницкой, то в Сокольниках в летней фанерной пристройке, то в Вишняковском переулке у племянницы, у Никитских ворот, в Петровском-Разумовском, в Царицыно, в Сергиевом Посаде, в Староконюшенном переулке на Арбате, а то и в других местах, о которых никто теперь не знает.

Москву, где у Матронушки не было ни кола ни двора, она очень любила.

— Это святой город, сердце России, — говорила она. — От Москвы пойдёт спасение, если мы повернёмся ко Христу, Свету нашему.

Но как виделась её внутреннему взору Москва, перестраиваемая на новый лад и взрываемая богоборцами, сказать трудно. Скорее всего, в образе небесного града на горе, о котором говорил Спаситель.

Много вокруг Матронушки тайн, много рассказов, похожих иногда на бабушкины сказки. Иногда думаешь: зачем сочинять? Разве не чудо — вся её жизнь, разве не чудо — она сама? Она явилась в мир, где добру и голову преклонить негде, ради всех мыслимых и немыслимых страданий и болей, а стала самым счастливым и самым свободным человеком своего времени. Ведь она в то страшное время ничего не боялась, а только и делала, что спасала.

Принесли однажды к Матронушке на носилках одержимую злым духом женщину.

Женщина лаяла по-собачьи, хрюкала по-поросячьи, ругалась нехорошими словами и плевалась.

— Отпустите, — приказала Матронушка. — Теперь с ней ничего не будет.

Положила руку на голову несчастной и принялась читать молитвы. Ту вдруг сотрясло, будто от электрического тока, и она заснула.

Одна из помощниц Матронушки потом рассказывала (с её слов эта история и известна), что у одержимой изо рта выползла ящерица с рожками, которую будто бы обварили кипятком из самовара и выкинули.

Рассказчица далее сообщает, что Матронушка, услышав про ящерицу, посетовала:

Было ли так? Была ли ящерица? Верила ли сама Матронушка в ящерицу?

Много, много тайн вокруг святой, блаженной Матроны!

Зинаида Жданова из Себина, ставшая москвичкой, отыскала матушку в Сокольниках в деревянной щелястой теплушке для рабочих с холодной печкой-буржуйкой. Матронушка лежала на топчане лицом к стене и никак не могла повернуться к гостье — волосы примёрзли к стене.

— Матушка, вы ведь знаете, — заговорила Зинаида, — что мы живем вдвоём с мамой, отец в тюрьме, брат на войне, у нас большая тёплая комната на Арбате. Почему вы не хотите перебираться к нам?

— Бог скорее не велит оставлять вас в этой собачьей конуре.

— Погоди, милая, переберусь к вам, но не теперь.

Она словно чувствовала, что Зинаиду вскоре арестуют за её веру. А если в её квартире обнаружат блаженную, к которой ходят за утешением и молитвенной помощью, это даст дополнительный материал по уголовному делу и добавит новые статьи, такие же вздорные, как и само дело.

Матронушка духовным своим зрением прозревала приближение опасности и, когда за ней приходили, всегда оказывалась в другом месте. Какая-то сила спасала и тех, кто давал ей приют.

Времена ведь были суровые: покарать могли за малейшее нарушение режима проживания и несогласие (даже молчаливое) с большевистской религией поклонения смертному человеку, который, по слову Апостола, есть ложь. Один лишь раз дала она себя поймать, да и то ради спасения обгоревшей жены милиционера, матери четверых детей, которая после телесного выздоровления пришла ко Христу. У Господа ведь много путей для нашего вразумления.

В начале сорок первого года сестра Зинаиды Ольга, которая имела обыкновение прежде всякого дела обращаться за благословением к Матронушке, спросила, идти ли ей в отпуск из-за дешёвой путевки — не лучше ли дождаться лета: уж очень ей не хотелось отдыхать зимой.

— Иди в отпуск сейчас, — сказала Матронушка. — Потом долго не придётся отдыхать.

— Как всегда, с запада. Оттуда ничего хорошего не жди.

— Мы и победим, но много русской крови прольётся. Ой, много! Поглядишь на иных — всё ругаются и собачатся между собой. И думаешь: “Чего ругаться, когда жить осталось совсем чуток? ”

И в самом деле, 22 июня началась война, а вместе с ней и послабление от большевиков для православной веры. Власти ведь понимали, кто будет воевать: русские. И были выпущены из тюрем священники, открылись кое-где храмы Божии, в Троице-Сергиевой зазвонили ранее запрещённые колокола. Матронушка перебралась на Арбат, в Староконюшенный переулок.

Ольга со свекровью и детьми — а их было трое — собралась ехать подальше от германца, который ходом шёл почти без остановки на Москву. В Себино, думала она, враг не сунется: село в сорока верстах от железной дороги — туда после дождя и на конях не проедешь.

— Никуда не уезжай. А кто поедет, того ждут большие муки.

— Красный петух победит чёрного. Германца разобьют под Москвой.

— И в Тулу не зайдёт. А за Себино я молиться буду.

После разгрома немцев под Москвой стало известно, что карательный отряд захватчиков стремительно влетел на машинах и мотоциклетках в Себино, и солдаты зачем-то согнали всех детей в погреб. Поставленные на часах каратели постреливали в плачущих матерей, не знающих, что замыслил враг. И вдруг словно приказ какой пришёл сверху: незваные гости вспрыгнули на свои мотоциклеты и уехали так же неожиданно, как и появились.

Об этом впоследствии рассказала Вера из Себина, которая, не послушавшись Матронушки, уехала с семилетним сыном из Москвы и перенесла большую муку, когда её мальчика заперли в подвал.

У Матронушки на лбу была ямка, и когда она крестилась (а крестилась она медленно, истово, полностью отдаваясь молитве), её сложенные персты безошибочно попадали сперва в ямку. Во время войны она почти не спала: по ночам совершала молитвенное правило, а днями, не оставляя внутренней молитвы за Отечество наше, принимала всех ищущих утешения. А земля наша, залитая кровью, вопияла к Небесам о заступничестве и вразумлении. Целыми днями стояли к Матронушке люди. Говорят, что она духом своим переносилась на поля сражений и многих охраняла от стрелы “в нощи летящия” и “от беса полуденного”. И безошибочно определяла, кто жив, а кого отпевать и поминать, и словами своими вселяла во многих бесстрашие и рассудительность.

Однажды, выстояв очередь, к ней пришла шестнадцатилетняя девушка Лида узнать что-нибудь о брате, не подававшем никаких вестей с начала войны. Потом её рассказ записали.

— Ты о брате пришла спросить? — обратилась к Лиде Матронушка. — Жив твой брат и вернётся. А тебя скоро ждёт дальняя и трудная дорога. Но ты ничего не бойся — воротишься живой и здоровой.

И в самом деле, Лида была мобилизована в 1943 году и в первый же день пребывания в действующей армии попала под сильную бомбёжку. Памятуя слова Матронушки, что с ней ничего не случится, она не поддалась общей панике, осмотрелась по сторонам и позвала своих товарищей в канаву, поросшую кустарником у дороги. Все, кто был с ней, остались живы и удивлялись храбрости совсем молоденькой девушки, которая не растерялась и сообразила, как самой спастись и других спасти.

Лида прошла весь ад войны, как заговорённая, и нередко показывала стойкость и рассудительность в трудном положении. В 1945 году встретилась с братом, который воевал, что называется, от звонка до звонка — таковых были считанные единицы: ведь служба солдата в действующей армии не ведёт к долголетию.

Если же записать истории всех спасённых и ныне спасаемых святой блаженной Матроной, то, наверное, и тысячам книг того не вместить.

Матронушка по смирению своему никогда не учительствовала, не проповедовала, не допускала пустошных разговоров и женских посиделок, но каждого, кто приходил к ней за духовной помощью, как бы озаряла своей любовью и в каждом прозревала его судьбу, к каждому находила свои слова — ведь все мы разные. Всё окружающее её в мире сем и ином мире, телесными очами непрозреваемом, было для неё едино и неслиянно; в каждом она видела образ Божий, а если и осуждала кого-то из маловеров, то единственно ради вразумления, а не для наказания. Её слова были простыми, кроткими, порой простодушными, но проникали в сердце каждого, потому что предназначались только для него, только относительно его судьбы. Впрочем, для всех и каждого она повторяла одно:

— Если народ теряет веру в Бога, то его постигают бедствия. А если не кается, то гибнет и исчезает с лица земли. Сколько народов исчезло! Россия существовала и будет существовать, если будем хранить веру Православную. Другого пути нет. А если с нами Бог, то кто против нас?

И всё-таки она и учительствовала, и проповедовала, и спасала — не словами, конечно, а только примером собственной жизни: слепая, нищая и беспомощная калека сподобилась величия, откровений и радости, которых не знали все счастливчики и везунчики, живущие в одно время с нею, — здоровые, красивые, обеспеченные, уважаемые, увенчанные земной славой и властью. Она была и остаётся одним из столпов, на которых держится и народ наш, и наша история; племена, лишённые духа подвижничества и любви, — обречены; горе народу, у которого нет своих святых и героев.

А чтобы мы не повергались пред величием её любви и не устрашались собственной теплохладности, она из милосердия показывала нам свои человеческие слабости. Так и Спаситель наш во дни плоти Своей с сильным воплем и со слезами возносил в Гефсимании моления Отцу: “Авва Отче! всё возможно Тебе; пронеси чашу сию мимо Меня...”

И её мнимые слабости, явленные ради любви, делали её еще ближе к нам и вызывали в ответ на её любовь слезы любви и благодарности.

Слов она не любила. Что слова? Ничто иное, как “чесание ушес”, а трогают и увлекают нас лишь дела и примеры.

Последние дни земной жизни Матронушки прошли на Сходне, в Тушинском районе, где жили её родственники. Лишь пред близкой кончиной она, совсем ослабевшая, сократила приём желавших видеть её.

Говорят, что она непостижимым образом узнала о своей кончине за три дня и успела сделать все необходимые распоряжения, исповедалась и причастилась.

Рассказывают, что иерей Димитрий, явившийся для исповеди и причастия, был смущён волнением Матронушки в деле, по его понятиям, не заслуживающем внимания: как сложить руки. (Матронушка уже не могла сидеть.)

— Неужели и вы боитесь смерти? — удивился он.

И она, по своему смирению и из любви к нам, ответила:

2 Мая 1952 года блаженная Матрона отошла от земных страданий ради жизни вечной. И была погребена на Даниловском кладбище, где сиял один из немногих действующих в Москве храмов. (“Чтобы слышать службу”, — говорила она, давая последние распоряжения.) Погребение состоялось 4 мая в Неделю Жен-Мироносиц при большом стечении народа. А за день до смерти она сказала:

— Все, все приходите ко мне на могилку и рассказывайте, как живой, о своих скорбях, и я буду вас видеть, и слышать, и помогать.

Матрона Московская (Матрёна Дмитриевна Никонова) прославлена в лике святых совсем недавно — 2 мая 1999 года. Праздничное богослужение совершил Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий II с собором архипастырей и духовенства в Покровском женском монастыре, что на Абельмановской заставе.

Ещё живы свидетели духовных подвигов, духовных рассуждений и прозорливости Матроны Московской, но главное — её поучительной для всех нас жизни праведницы, которая никогда никого не осуждала, никогда ни на что не жаловалась и отдавала всю себя служению Богу и людям.

Есть у нас святые подвижники, в земле Российской просиявшие, в земной жизни своей люди богатырской силы и других от Бога особых телесных и духовных дарований: святые Сергий Радонежский, Стефан Пермский, Иннокентий Московский — апостол Сибири и Америки; они оборачивали языческую чудь и мерю и сибирских шаманистов в Святую Русь, в русский народ. Но (чудны дела Твоя, Господи!) и маленькая, беспомощная, неграмотная по причине телесной слепоты бродяжка в силу особой благодати Божей обрела великую духовную прозорливость, обратила ко Христу и продолжает обращать тысячи новоязычников. И теперь возле святых её мощей в Покровском монастыре совершаются видимые и невидимые чудотворения по вере нашей.

Святая Блаженная старице Матроно, моли Бога о нас!

Я и тепеть частенько вспоминаю холодный подвал Злой Роты, ореол вокруг красной лампады — из-за сырости воздуха — и тепло, неожиданно обдавшее мою ладонь. А вернее — душу. Мне тогда мелькнул ангельским крылом в синеватых радугах огромный мир нездешней красоты, к которому надо еще прийти. Но главное — он есть. И это знание, открытое мне неграмотным стариком, самое важное для жизни.

Где теперь Злая Рота, показавший мне главный путь жизни? Возможно, беседует где-то в ином, нездешнем бытии со своей землячкой Матронушкой, которую мой мудрый отец как-то назвал самым счастливым человеком своего времени.

“Она и учительствовала, и проповедовала, и спасала — не словами, а примером собственной жизни: слепая, нищая и беспомощная калека сподобилась величия, откровений и радости, которых не знали все счастливчики и везунчики, жившие в одно время с нею,— здоровые, красивые, обеспеченные, уважаемые, увенчанные земной славой и властью. Она была и остается одним из столпов, на которых держится и народ наш, и наша история"