"Духовной жаждою томим..." К 200-летию со дня рождения А.С.Пушкина

К 200-летию со дня рождения А. С. Пушкина

“ДУХОВНОЙ ЖАЖДОЮ ТОМИМ...”

ДЕТСТВО

Слева у кулисы силуэтный портрет А. С. Пушкина. Возле портрета старинное кресло. В центре - “онегинская скамья”, задрапированная тканью: сейчас она изображает детскую кроватку. Возле нее часть стены с иконой Божией Матери, перед иконой лампада. У кроватки стул.

При открытом занавесе звучит (на выбор) тропарь “Вознеслся еси во славе, Христе Боже наш...” (глас 4) или “Хвалите имя Господне”.

Голос за сценой. 26 мая 1799 года в день великого двунадесятого праздника Вознесения Господня в первопрестольной Москве родился Александр Сергеевич Пушкин. Крещен в церкви Богоявления, что в Елохове.

Колокольный звон. Его сменяет одинокий женский голос. Колыбельная.

На сцену выходит маленький кудрявый мальчик, которого ведет за руку няня, а он, полусонный, припадает к ее руке.

Арина Родионовна. Намаялся, барин. Вот мы сейчас баюшки пойдем.

Саша. Нянюшка, а сказку расскажешь?

Арина Род. Беспременно, Александр Сергеевич.

Саша. А какую?

Арина Род. Да кака вспомнится... Может, про жениха и Наташу?..

Саша (машет на няню руками). Не надо, мамушка, она страшная...

Арина Род. Ну, тогда про Гвидона и лебедушку...

Саша (радостно встрепенувшись, громко). А ты обещала про золотую рыбку!

Арина Род. (прикрывая рот пальцем). Тесс... барчук, у маменьки с папенькой гости-с. Неровен час помешаете.

Подводит его к образу, крестится. Саша повторяет за ней крестное знамение. Читает молитву “Отче наш”. Потом няня снимает с него курточку и укладывает его на кроватку, крестит и садится рядом на стул.

Снова звучит колыбельная. Из-за портрета Пушкина появляются два мальчика и читают.

Первый.

Но детских лет люблю воспоминанье.

Ах, умолчу ль о мамушке моей,

О прелести таинственных ночей,

Когда в чепце, в старинном одеянье,

Она, духов молитвой уклоня,

С усердием перекрестит меня

И шепотом рассказывать мне станет... Второй.

Под образом простой ночник из глины

Чуть освещал глубокие морщины,

Драгой антик, прабабушкин чепец

И длинный рот, где зуба два стучало, -

Все в душу страх невольный поселяло.

Я трепетал - и тихо наконец

Томленье сна на очи упадало.

Уходят. Няня переносит стул на авансцену. Звучит колыбельная. Свет гаснет.

СОН МАЛЕНЬКОГО САШИ

Арина Род.

Жил старик со своею старухой

У самого синего моря;

Они жили в ветхой землянке

Ровно тридцать лет и три года.

Старуха (показывает на старика).

Старик ловил неводом рыбу.

Старик (показывает на старуху).

Старуха пряла свою пряжу. (Закидывает сеть.)

Старуха.

Раз он в море закинул невод -

Пришел невод с одною тиной.

Он в другой раз закинул невод -

Пришел невод с травой морскою.

В третий раз закинул он невод -

Пришел невод с одною рыбкой.

Показывает руками малюсенькую рыбку. Рыбка, трепеща, держится за сеть и появляется на сцене.

Арина Род.

С непростою рыбкой - золотою.

Как взмолится золотая рыбка!

Голосом молвит человечьим.

Рыбка.

Отпусти ты, старче, меня в море!

Дорогой за себя дам откуп:

Откуплюсь, чем только пожелаешь.

Арина Род.

Удивился старик, испугался:

Он рыбачил тридцать лет и три года

И не слыхивал, чтоб рыба говорила.

Старик.

Бог с тобою, золотая рыбка!

Твоего мне откупа не надо;

Ступай себе в синее море,

Гуляй там себе на просторе.

Арина Род.

Воротился старик ко старухе,

Старик идет в это время к старухе и удивленно качает головой, выражая жестами свое восхищение происшедшим. Шум моря.

Рассказал ей великое чудо. Старик.

Я сегодня поймал было рыбку,

Золотую рыбку не простую;

По-нашему говорила рыбка,

Домой в море синее просилась,

Дорогою ценою откупалась:

Откупалась, чем только пожелаю.

Не посмел я взять с нее выкуп;

Так пустил ее в синее море

Старуха (переживает рассказ старика).

Дурачина ты, простофиля!

Не умел ты взять выкупа с рыбки!

Хоть бы взял ты с нее корыто,

Наше-то совсем раскололось.

Старик выходит на авансцену и кличет рыбку.

Арина Род.

Вот пришел он к синему морю;

Видит, - море слегка разыгралось.

Стал он кликать золотую рыбку,

Приплыла к нему рыбка и спросила:

Рыбка.

Чего тебе надобно, старче?

Старик (с поклоном).

Смилуйся, государыня рыбка,

Разбранила меня моя старуха,

Не дает старику мне покою:

Надобно ей новое корыто;

Наше-то совсем раскололось.

Рыбка.

Не печалься, ступай себе с Богом,

Будет вам новое корыто.

Снова звучит колыбельная.

Саша (просыпаясь). Няня, няня! (Арина Родионовна спешит к нему.) Какой я сон видел! (Трет глаза.) Ой, уже забыл. (Обнимает няню. Няня его одевает.)

Арина Род. Радость-то какая, Лександр Сергеич. Бабушка ваша, Марья Алексеевна, пожаловали. Велят в Захарово сбираться.

Саша (хлопая в ладоши). Ура-а-а! В Захарово!

Арина Род. (испуганно).Тише-тише, барин, маменьку разбудите. Они позднехонько с гостями растабары водили.

Саша. Растабары, няня, это кто?

Арина Род. Да, барин, никто. Пустые слова это, басурманские.

Саша (смеясь). Не басурманские, нянюшка, а французские!

Арина Род. Все одно, дитятко, не русские. (Уводит Сашу. Звучит русская песня.)

ОТРОЧЕСТВО

Голос за сценой. В тени прославленной пушкинской няни осталась другая его воспитательница - бабушка Мария Алексеевна Ганнибал, в девичестве тоже Пушкина. По матери Мария Алексеевна принадлежала к старинному роду Рюриковичей Ржевских, а по отцу - к тамбовской ветви многочисленного рода Пушкиных. Она была хранительницей семейных преданий и отлично писала по-русски. Русским слогом ее писем восхищался Дельвиг. Она переписывалась с внуком, когда тот учился в Лицее, но, к сожалению, ее письма не сохранились. Приобретенное ею Захарове, любимо было и ею, и внуком. Как писал Шевырев, Захарове “деревня была богатая: в ней раздавались русские песни, устраивались праздники, хороводы, и, стало быть, Пушкин имел возможность принять впечатления народные”.

На сцене на полу сидит Пушкин-отрок, огороженный со всех сторон перевернутыми стульями, и читает толстую книгу. Бабушка Мария Алексеевна входит вместе с камердинером Сергея Львовича Пушкина - Никитой Тимофеевичем. Саша, увлеченный чтением, их не замечает.

Бабушка (всплеснув руками). Батюшки, что это за зверинец?

Никита. Барыня велели-с. Доложить Сергею Львовичу?

Бабушка. Нет, постой, (Саше) Сашенька! (Никакой реакции. Подходя ближе, громче.) Александр Сергеевич!

Саша (подняв голову от книги). А?! Бабушка?! Бонжур! Бабушка (обходя стулья и недоумевая). За что это тебя? Саша. Накуролесил и оштрафован маман. Бабушка. Чай, опять ладошки тер?

Никита. Дозвольте-с, барыня... (Мария Алексеевна оборачивается.) За ту привычку, матушка, дитю руки за спиной связывают. (Показывает.) Так, бывает, целый день и ходит. Чистый арестант!

Бабушка (указывая на стулья). Разбери, Никита, эти батареи. (Саше) Поди сюда, Александр...

Саша (закрыв книгу, подходит к бабушке к ручке). Бонжур, гранмэр. Скоро ли мы, бабушка, опять в Захарове поедем?

Бабушка. Да вот нынче же и начнем собираться.

Саша (прислонившись к бабушке). Славно там, правда?

Оба всматриваются в воображаемое Захарове. Из-за портрета появляется мальчик и читает.

Мне видится мое селенье,

Мое Захарове; оно

С заборами в реке волнистой,

С мостом и рощею тенистой

Зерцалом вод отражено.

На холме домик мой; с балкона

Могу сойти в веселый сад,

Где старых кленов темный ряд

Возносится до небосклона...

Мальчик исчезает за портретом. Полный свет. На освещенной сцене - коляска.

Саша (с восторгом обегая ее). Ура-а-а! Едем! (Бросается в коляску, становится на колени на сиденье.) Никита! А ты когда приедешь в Захарове?

Бабушка. Да вот закончит свою длиннейшую балладу - тут уж и пожалует.

Саша. Послушай, Никита, ты разве поэт? Как дядюшка? Василий Львович?.. Никита (смущенно). Балуемся иногда-с, Александр Сергеевич...

Саша. А как, Никита, называется твоя баллада?

Никита (осмелев от внимания барчука). “Соловей разбойник, широкогрудый Еруслан Лазаревич и златокудрая царевна Милитриса Кирибитьевна”.

Бабушка. Ну, Никита, давай трогать.

Никита (машет рукой). Трогай! (Кланяется в пояс.)

Музыкальный мотив дороги - “Тройка” Свиридова.

Саша (стоя на коленях на сиденье). Бабушка, мы ведь через пол-Москвы поедем...

Бабушка. Поедем, поедем... Не егози...

Саша. И по Тверской?

Бабушка. А как же? В Захарове путь от Тверской заставы лежит.

Никита машет рукой и медленно отступает к кулисам.

Саша. Прощай, Никита! (Кучеру.) Ну! Не стой,

Пошел! Уже столпы заставы

Белеют, вот уж по Тверской

Возок несется чрез ухабы.

Из-за портрета уже появился мальчик и продолжает:

Мелькают мимо будки, бабы,

Мальчишки, лавки, фонари,

Дворцы, сады, монастыри,

Бухарцы, сани, огороды,

Купцы, лачужки, мужики,

Бульвары, башни, казаки,

Аптеки, магазины моды,

Балконы, львы на воротах

И стаи галок на крестах.

Показывает, будто пересчитывает галок на крестах.

Другой мальчик подхватывает:

И возвращаюсь. Перед нами

Уж белокаменной Москвы,

Как жар крестами золотыми

Горят старинные главы.

Ах, братцы! Как я был доволен

Когда церквей и колоколен,

Садов, чертогов полукруг

Открылся предо мною вдруг!

Как часто в горестной разлуке,

В моей блуждающей судьбе,

Москва, я думал о тебе!

Москва... как много в этом звуке

Для сердца русского слилось!

Как много в нем отозвалось! Колокольный звон.

МИХАЙЛОВСКОЕ

Голос за сценой. После нескольких лет обучения в Царскосельском лицее, вольнодумных заседаний в обществе “Зеленая лампа”, после ссылки в Кишинев, где были пережиты страшные духовные падения, после путешествия с семьей Раевских по Кавказу и Крыму, после пестрой Одессы, из которой он был выслан по требованию графа Воронцова, Пушкин попадает в родовое имение Михайловское.

Комната Пушкина. В центре - “онегинская” скамья. Справа фрагмент стены с окном. Пушкин стоит спиной и смотрит в окно. Арина Родионовна, сидя на стуле, вяжет.

Пушкин. Не люблю я весну... Грязь, вонь... Весной я Золен...

Арина Род. На что, батюшка Александр Сергеевич. :етуешь? о

Пушкин. Так, няня... На весну...

Арина Род. А почто приятель твой не едет? Ростепель какая... Дороги уже поди расползлись...

Пушкин. Это ты про Дельвига? Ах няня, он ведь такой медлительный...

Арина Род. Должно, и тригорские барышни его ждут, спрашивают...

Пушкин (махнув рукой). Я же писал ему... (Вдруг неожиданно, сделав руки рупором, кричит.) Де-е-ель-ви-и-г, жи-и-ив ли ты-ы-ы?

Арина Род. (уронив спицы и зажимая уши). Батюшки святы! Оглушил, совсем оглушил...

Пушкин жадно всматривается в даль. Возникает мотив дороги. Мелодия нарастает и обрывается. Стук дверей. Появляется Дельвиг в дорожном пальто, без шляпы, волосы растрепаны.

Дельвиг (вместо приветствия). Представь, моя шляпа улетела в полынью на реке Великой.

Пушкин (бросаясь к нему). Дружище! Ты ли это? Замерз? (Тормошит друга). Вот они, великие, у них все дело в шляпе!

Дельвиг (поймав Пушкина, чуть отодвинув его от себя и развернув на зал, любуется другом). Великий Пушкин - малое дитя!

Пушкин. Не я великий - река... Что так долго собирался?

Дельвиг. Разве ты не получал моих писем?

Пушкин. Нет...

Дельвиг (снимая пальто. Няня, принимая его на руки, крестит приехавшего.) Я, брат, был у отца в Витебске и заболел... Я же писал тебе... И даже весьма поэтически: “Целую крылья твоего гения”. Да мой слуга - человек немного свободомыслящий. Как выяснилось, он не полагал за нужное отправлять мои письма на почту.

Няня и друзья смеются. Вносят чемодан. Дельвиг перебирает в нем какие-то вещи.

Пушкин (няне). Пусть соберут пообедать. (Няня уходит.) Дельвиг. Что музы? Как ты здесь после Кишинева и Одессы?

Пушкин. Что музы...

Здесь меня таинственным щитом

Святое провиденье осенило...

Дельвиг (подняв голову, внимательно смотрит на друга, роется в чемодане и достает оттуда небольшую книгу). Вот привез главы твоего “Онегина”. Жажду! Жажду услышать, как там дальше... Ты которую главу пишешь?

Пушкин. Четвертую... Но для друзей у меня есть новости поважнее.

Плетнев хлопочет об издании моего первого сборника стихотворений.

Дельвиг. Пора, давно пора...Что же ты туда отобрал?

Пушкин. Знаешь, я оказался к себе очень строг... Но хочешь из нового?.. (Дельвиг кивает, проходит к дивану и усаживается.) Я как-то ездил в монастырь в Святые горы, чтобы отслужить панихиду по Петре Великом...

Дельвиг. Великий о Великом... Замечательно.

Пушкин (серьезно). Служка попросил меня подождать в келье. На столе лежала открытая Библия, я взглянул на страницу - это была книга пророка Исайи... Я прочел отрывок. Он внезапно меня поразил. Он меня преследовал несколько дней... Раз ночью я встал и написал стихотворение.

Звучит в исполнении Д. Хворостовского Да исправится молитва моя. Свет на портрет, из-за которого выходит отрок и читает:

Духовной жаждою томим,

В пустыне мрачной я влачился,

И шестикрылый серафим

На перепутье мне явился;

Перстами легкими как сон

Моих зениц коснулся он:

Отверзлись вещие зеницы,

Как у испуганной орлицы.

Моих ушей коснулся он,

И их наполнил шум и звон:

И внял я неба содроганье,

И горний ангелов полет,

И гад морских подводный ход,

И дольней лозы прозябанье.

И он к устам моим приник,

И вырвал грешный мой язык,

И празднословный и лукавый,

И жало мудрыя змеи

В уста замершие мои

Вложил десницею кровавой.

И он мне грудь рассек мечом,

И сердце трепетное вынул,

И угль, пылающий огнем,

Во грудь отверстую водвинул.

Как труп в пустыне я лежал,

И Бога глас ко мне воззвал:

“Восстань, пророк, и виждь, и внемли,

Исполнись волею Моей,

И обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей”.

Свет полный.

Дельвиг. Это стоит всех твоих поэм...

Пушкин. Куда там! Впрочем, может быть... Но я Вяземскому писал уже, что предпринял настоящий литературный подвиг...

Дельвиг. Все-таки поэму?

Пушкин (отмахиваясь). Романтическую трагедию! В ней же первая персона - Борис Годунов.

Дельвиг. Она так и именуется?

Пушкин. Нет! (Взяв со стола кипу листков, выбирает один и читает торжественной) Комедия о настоящей беде Московскому государству, о царе Борисе и о Гришке Отрепьеве, писал раб Божий Александр, сын Сергеев, Пушкин, в лето 7333, на городище Ворониче.

Звучит “Аллилуиа” из Литургии П. И. Чайковского (хор Почаевской лавры).

СЦЕНА В ЧУДОВОМ МОНАСТЫРЕ

Ночь. Келья в Чудовом монастыре (1603 год). Отец Пимен. Григорий спящий.

Пимен (пишет перед лампадой).

Еще одно, последнее сказанье –

И летопись окончена моя,

Исполнен долг, завещанный от Бога

Мне, грешному. Недаром многих лет

Свидетелем Господь меня поставил

И книжному искусству вразумил;

Когда-нибудь монах трудолюбивый

Найдет мой труд усердный, безымянный,

Засветит он, как я, свою лампаду –

И, пыль веков от хартий отряхнув,

Правдивые сказанья перепишет, (поднимается)

Да ведают потомки православных

Земли родной минувшую судьбу,

Своих царей великих поминают

За их труды, за славу, за добро -

А за грехи, за темные деянья

Спасителя смиренно умоляют. (Садится.)

На старости я сызнова живу,

Минувшее проходит предо мною -

Но близок день, лампада догорает -

Еще одно последнее сказанье. (Пишет.)

Григорий (пробуждается).

Все тот же сон! Возможно ль? В третий раз?

Проклятый сон!.. А все перед лампадой

Старик сидит да пишет - и дремотой,

Знать, во всю ночь он не смыкал очей.

Как я люблю его спокойный вид,

Когда, душой в минувшем погруженный,

Он летопись свою ведет; и часто

Я угадать хотел, о чем он пишет?

О темном ли владычестве татар?

О казнях ли свирепых Иоанна?

О бурном ли новогородском Вече?

О славе ли отечества? напрасно.

Ни на челе высоком, ни во взорах

Нельзя прочесть его сокрытых дум;

Все тот же вид смиренный, величавый.

Спокойно зрит на правых и виновных,

Добру и злу внимая равнодушно,

Не ведая ни жалости, ни гнева.

Пимен.

Проснулся, брат...

Григорий.

...Благослови меня, Честный отец...

Пимен.

...Благослови Господь Тебя и днесь, и присно, и вовеки.

Григорий.

Ты все писал и сном не позабылся.

Мне ж виделась Москва, что муравейник:

Внизу народ на площади кипел

И на меня указывал со смехом.

И стыдно мне и страшно становилось -

И, падая стремглав, я пробуждался...

И три раза мне снился тот же сон.

Не чудно ли?..

Пимен.

...Младая кровь играет:

Смиряй себя молитвой и постом.

И сны твои видений легких будут

Исполнены. Доныне - если я,

Невольною дремотой обессилен,

Не сотворю молитвы долгой к ночи –

Мой старый сон не тих, и не безгрешен,

Мне чудятся то шумные пиры,

То ратный стан, то схватки боевые,

Безумные потехи юных лет!

Григорий.

Как весело провел ты свою младость!

Ты воевал под башнями Казани,

Ты рать Литвы при Шуйском отражал,

Ты видел двор и роскошь Иоанна!

Пимен.

Не сетуй, брат, что рано грешный свет

Покинул ты, что мало искушений

Послал тебе Всевышний. Верь ты мне:

Я долго жил и многим насладился;

Но с той поры лишь ведаю блаженство,

Как в монастырь Господь меня привел.

Подумай, сын, ты о царях великих,

Кто выше их? Единый Бог. Кто смеет

Противу их? Никто. А что же? Часто

Златый венец тяжел им становился:

Они его меняли на клобук.

Царь Иоанн искал успокоенья

В подобии монашеских трудов.

Я видел здесь его вот в этой келье –

Задумчив, тих сидел меж нами Грозный,

Мы перед ним недвижимо стояли,

И тихо он беседу с нами вел.

Да ниспошлет Господь любовь и мир

Его душе страдающей и бурной.

А сын его Феодор? На престоле

Он воздыхал о мирном житии

Молчальника. Он царские чертоги

Преобратил в молитвенную келью,

И Русь при нем во славе безмятежной

Утешилась - а в час его кончины

Свершилося неслыханное чудо: (музыка)

К его одру, царю едину зримый

Явился муж необычайно светел,

И начал с ним беседовать Феодор...

Когда же он преставился, палаты

Исполнились святым благоуханьем,

И лик его как солнце просиял –

Уж не видать такого нам царя.

О страшное, невиданное горе! (Встает,)

Прогневали мы Бога, согрешили:

Владыкою себе цареубийцу

Мы нарекли...

Григорий.

...Давно, честный отец,

Хотелось мне тебя спросить о смерти

Димитрия-царевича; в то время

Ты, говорят, был в Угличе...

Пимен.

...Ох, помню!

Привел меня Бог видеть злое дело,

Кровавый грех. Тогда я в дальний Углич

На некое был послан послушанье.

Григорий.

Каких был лет царевич убиенный?

Пимен.

Да лет семи - он был бы твой ровесник

И царствовал; но Бог судил иное.

Сей повестью плачевной заключу

Я летопись мою; с тех пор я мало

Вникал в дела мирские. Брат Григорий,

Ты грамотой свой разум просветил,

Тебе свой труд передаю. В часы,

Свободные от подвигов духовных,

Описывай, не мудрствуя лукаво, (встает)

Все то, чему свидетель в жизни будешь:

Войну и мир, управу государей,

Угодников святые чудеса,

Пророчества и знаменья небесны –

А мне пора, пора уж отдохнуть

И погасить лампаду... Но звонят

К заутрене... Благослови, Господь,

Своих рабов!., подай костыль, Григорий. (Уходит.)

Григорий.

Борис, Борис! Все пред тобой трепещет,

Никто тебе не смеет и напомнить

О жребии несчастного младенца, -

А между тем отшельник в темной келье

Здесь на тебя донос ужасный пишет:

И не уйдешь ты от суда мирского,

Как не уйдешь от Божьего суда.

Звучит “Святый Боже...” (из Литургии Почаевской лавры).

Дельвиг (сначала молчит, потрясенный). Когда же ты ее завершишь?

Пушкин. Думаю, к нашей лицейской годовщине. Дельвиг. Значит, осенью...

Гаснет свет. Музыкальная тема осени: Чайковский. “Осенняя песня”. Из-за портрета появляются мальчик и девочка и читают “19 октября” (отрывки):

Роняет лес багряный свой убор,

Сребрит мороз увянувшее поле.

Проглянет день как будто поневоле

И скроется за край окружных гор.

Когда постиг меня судьбины гнев,

Для всех чужой, как сирота бездомный,

Под бурею главой поник я томной

И ждал тебя, вещун пермесских дев,

И ты пришел, сын лени вдохновенный,

О Дельвиг мой: твой голос пробудил

Сердечный жар, так долго усыпленный,

И бодро я судьбу благословил.

С младенчества дух песен в нас горел,

И дивное волненье мы познали;

С младенчества две музы к нам летали,

И сладок был их лаской наш удел;

Но я любил уже рукоплесканья,

Ты, гордый, пел для муз и для души;

Свой дар, как жизнь, я тратил без вниманья,

Ты гений свой воспитывал в тиши.

Служенье муз не терпит суеты;

Прекрасное должно быть величаво...

Шум дождя, который переходит в мотив дороги.

ДИВЕРТИСМЕНТ

Голос за сценой. К дням своей коронации в Москве император Николай Первый возвращает Пушкина из ссылки. Москва торжественно коронует царя и поэта. Последние одиннадцать лет жизни Пушкин служил, фактически исполняя ушедшую со смертью Карамзина роль историографа. Мчится на Кавказ в Арзрум на театр русско-турецких военных действий, где служит его брат Лев и где офицеры восторженно встречают его. Ездит по Оренбуржью, изучая историю Пугачевского бунта. Перед женитьбой, пытаясь поправить имущественные дела, отправляется в Болдино, где холера запирает его в творческом уединении на три месяца и где были написаны его гениальные “Маленькие трагедии” и другие замечательные произведения. Отныне музой его становится Наталья Гончарова. Венчание, семейная жизнь, дети. Трагический ход, но уход с покаянием. Итак, Пушкин в последние годы жизни. Мотив дороги звучит с нарастанием. На сцене стол со старинным чернильным прибором. У правой кулисы - “онегинская” скамья. Входит Александр Сергеевич в крылатке и дорожной шляпе. Шляпу бросает на стол и, выйдя на авансцену, читает:

Долго ль мне гулять на свете

То в коляске, то верхом,

То в кибитке, то в карете,

То в телеге, то пешком?

Не в наследственной берлоге,

Не средь отческих могил,

На большой мне, знать, дороге

Умереть Господь судил.

Иль чума меня подцепит,

Иль мороз окостенит,

Иль мне в лоб шлагбаум влепит

Непроворный инвалид.

То ли дело быть на месте,

По Мясницкой разъезжать,

О деревне, о невесте

На досуге помышлять...

Садится к столу, задумывается. Как бы издалека начинают пробиваться звуки вальса (Г. Свиридов. “Вальс” из музыкальной сюиты “Метель”), которые звучат все энергичнее, настойчивее, громче. Появляются девочки в длинных белых платьях и вальсируют вокруг поэта. Танец вихревой, стремительный, но неожиданно на подъеме мелодия обрывается. Пушкин, стремительно выйдя на авансцену, читает:

Безумных лет угасшее веселье

Мне тяжело, как смутное похмелье.

Но, как вино - печаль минувших дней

В моей душе чем старше, тем сильней.

Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе

Грядущего волнуемое море.

Но не хочу, о други, умирать;

Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать...

По окончании звучит продолжение вальса. Девочки танцуют, пока музыка не переходит в стук часов-ходиков. Одна из них читает:

Мне не спится, нет огня;

Всюду мрак и сон докучный.

Ход часов лишь однозвучный

Раздается близ меня.

Что ты значишь, скучный шепот?

Укоризна или ропот

Мной утраченного дня?

От меня чего ты хочешь?

Ты зовешь или пророчишь?

Я понять тебя хочу,

Смысла я в тебе ищу...

Девочка, прочитавшая эти строки, возвращается на место. Звучит продолжение вальса, но музыкальный фрагмент более драматичный. Девочки белой стайкой мечутся возле поэта и наконец становятся позади него.

Из-за портрета появляется юноша и читает:

Когда для смертного умолкнет шумный день

И на ночные стогны града

Полупрозрачная наляжет ночи тень

И сон, дневных трудов награда,

В то время для меня влачатся в тишине

Часы томительного бденья:

В бездействии ночном живей горят во мне

Змеи сердечной угрызенья;

Мечты кипят; в уме, подавленном тоской,

Теснится тяжких дум избыток;

Воспоминание безмолвно предо мной

Свой длинный развивает свиток;

И с отвращением читая жизнь мою,

Я трепещу и проклинаю,

И горько жалуюсь, и горько слезы лью,

Но строк печальных не смываю.

Юноша, читавший стихотворение, уходит. Поэт встает и подходит к окну, вглядываясь в даль. Мелодия вальса звучит спокойно, умиротворенно. Девочки танцуют, и по окончании музыкального фрагмента одна из них читает:

На холмах Грузии лежит ночная мгла;

Шумит Арагва предо мною.

Мне грустно и легко; печаль моя светла;

Печаль полна тобою,

Тобой, одной тобой... Унынья моего

Ничто не мучит, не тревожит,

И сердце вновь горит и любит - оттого,

Что не любить оно не может.

Поэт возвращается к столу. Звучит окончание вальса и фрагмент “Весна и осень” из сюиты “Метель”, девочки по очереди исчезают со сцены. На сцене остаются две - одна из них Наталья Гончарова. Она садится в кресло возле портрета Пушкина.

Младшая, обращаясь к ней, читает:

Все в ней гармония, все дивно,

Все выше мира и страстей;

Она покоится стыдливо

В красе торжественной своей.

Она кругом себя взирает:

Ей нет соперниц, нет подруг;

Красавиц наших бледный круг

В ее сиянье исчезает.

И, встретясь с ней, смущенный, ты

Вдруг остановишься невольно,

Благоговея богомольно

Перед святыней красоты.

Уходит. Гончарова выходит на середину авансцены. Поэт становится справа и

чуть позади нее. Звучит “Тебе поем...” (Пюхтицкий хор). Она читает:

Отец людей, Отец Небесный,

Да имя вечное Твое

Святится нашими устами,

Да придет Царствие Твое,

Твоя да будет воля с нами,

Как в небесах, так на земли,

Насущный хлеб нам ниспосли

Твоею щедрою рукою.

И как прощаем мы людей,

Так нас, ничтожных пред Тобою,

Прости, Отец, Твоих детей.

Не ввергни нас во искушенье,

И от лукавого прелыценья

Избави нас.

Уходит Наталья Гончарова. Звучат первые такты “Реквиема” Моцарта. Пушкин читает:

Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит –

Летят за днями дни, и каждый час уносит

Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем

Предполагаем жить... И глядь - как раз - умрем.

На свете счастья нет, но есть покой и воля.

Давно завидная мечтается мне доля –

Давно, усталый раб, замыслил я побег

В обитель давнюю трудов и чистых нег.

Берет в руки шляпу, удаляется в сторону “онегинской” скамьи и садится. Из-за портрета появляется мальчик и читает:

Уж сколько лет прошло со дня его рожденья…

И, памяти верна певца родных полей,

Вся родина сошлась на “праздник просвещенья”

Торжественно справлять заветный юбилей.

И чуется восторг повсюду непритворный,

Везде звучит ему всеобщая хвала:

“Ты памятник себе воздвиг нерукотворный,

Народная тропа к нему не заросла!”

Звучит оркестровое завершение кантаты П. И. Чайковского “Москва” (после монолога “Уж как из лесу...” и хора). Все участники спектакля из зала поднимаются на сцену с цветами и по очереди складывают их у портрета Пушкина.